Заполярье

9 февраля 1956 года – 10 февраля 1961 года

Отслужив восемь лет в разных местах Беломорья, 9 февраля 1956 года я попал в Заполярье, где «добавил» еще пять лет. Итого на севере (так сказать, на южных берегах Белого и Баренцева морей) я прослужил тринадцать лет. Там мы строили, реконструировали и ремонтировали аэродромы. Новый 1956 год мы с подачи Гриши Шуб встречали в Архангельском ресторане «Интурист». Помнится, к моему удивлению я и не знал за ней таких талантов, Тоня «на бис» сплясала «барыню». Вернулись домой под утро. А через пару часов я уехал квартирьером в Заполярье, куда через некоторое время мы должны были перебазироваться.

В Заполярье мы попали в маленький поселок Титан. Это название, думаю, от титановых рудников, расположенных где-нибудь поблизости, но я ими совершенно не интересовался и не был ни разу. Лично нам выделили жилье в бараке, но с отдельным входом (в нашем бараке все входы были отдельные).

Но прежде чем говорить об этом периоде жизни, попробую вспомнить тех, кого смогу, из сослуживцев, с которыми мне довелось служить с тех пор, как я попал в батальон в 1943 году, т.е. почти за 19 лет службы в инжбате. В следующем разделе я буду писать уже о другой части, в которую я тогда попал служить. Многих я уже вспомнил по ходу записей, других забыл и, видимо, навсегда. И все-таки попробую, и начну с командиров. Оценивать их всех мне, как говорится, не по плечу, поэтому - как они мне виделись.

Михайлов. Мне в это время было всего 19 лет и был я в звании младший лейтенант, тогда как майору Михайлову было далеко за сорок и он от Львова, где формировался батальон, отступал до Сталинграда, а затем наступал до Гуляй-Поля, куда я прибыл. Дистанция, конечно, между нами была велика, но он в моей памяти остался хорошим командиром и порядочным человеком. Где-то в начале 1946 года его уволили в запас, так и не присвоив звания «подполковник». Не сомневаюсь, что ему просто не забыли того, что на Одерском плацдарме девять человек отравились метиловым спиртом.

Бондаренко. Возрастная и служебная дистанция между нами оставалась прежняя, да и по совести говоря, я был занят женитьбой и поступлением в академию. О Бондаренко помню лишь то, что он всем предлагал сыграть в шахматы. Впрочем, о нем тоже положительное мнение: он отпускал меня для женитьбы, отпускал для поступления в академию, отпускал для встречи Тони, которая ехала ко мне после окончания университета. Кажется, Петр Пушкин говорил много позже, что видел его в Новочеркасске.

Копанев Д.А. Прибыл к нам в начале 1949 года. О Копаневе я мог бы написать значительно больше, чем об остальных командирах - он пробыл у нас где-то около десяти лет, да и я был уже командиром роты. Именно такой командир и нужен был инжбату - воинской части, находящейся не только в стороне от культурной жизни, но и от собственного начальства. Я с уважением отношусь к Дмитрию Андреевичу (тем более теперь - к памяти о нем). Все, что я пишу, это мои воспоминания о нем, а все остальное - по ходу этих воспоминаний. Думаю, что у него не было даже среднего образования, было что-нибудь вроде ускоренного военного училища. Допускаю, что все, что я пишу и не очень точно, но, кажется, он был лет на восемь старше меня. По моим воспоминаниям, он был полностью доволен положением некоего удельного (пусть и в глухомани) князька. Он умел себя поставить отдельно и над своими офицерами. Я уже писал о его положительных качествах. Теперь - о не очень. Чувствуя свою власть, он иногда допускал поведение в соответствии с его выражением «Неча стесняться в родных коноплях» (он был родом из Калининской области) и потребовать в столовой кусок мяса побольше (не более того, но все-таки). Я не знаю, получился бы из него командир ОБАТО моего времени, все-таки он не смотрелся рядом с командиром ОБАТО в Васьково (не помню его фамилии), Ножко из Зашейка, Жени Резунова.

Вот еще вспомнилось одно из его правил: «В понедельник так нужно поддать подчиненным, чтобы на всю неделю им хватило». И поддавал, не стесняясь в выражениях и оборотах, как говорится, «самыми предпоследними словами».

Начальство, как правило, находилось за десятки, а то и за сотни километров, он и «держал фасон» перед подчиненными. Когда я был командиром ОБАТО, то у нас постоянно «паслись» представители армии и округа, и любое мое «неуставное выражение» моментально стало бы достоянием начальства самого высокого уровня. И, наверно, главное: в это время служили совершенно другие люди да и взаимоотношения с командирами были уже не те, что при Копаневе. И, несмотря не эти недостатки, я и сейчас считаю Копанева самым подходящим человеком для командования в то время такой частью, как инжбат. Интересно было бы знать, каким он был, когда прибыл в Кабулети. Дочь, Людмила Копанева, писала мне, что он давно умер от инфаркта.

Хохлов. Через несколько месяцев, которые мы жили без командира после ухода Копанева, к нам приехал новый командир, инженер-подполковник Хохлов. Он с отличием окончил академию им. Можайского, даже какое-то время был Сталинским стипендиатом, но не было у него командирской жилки и через какое-то время его перевели в аэродромный отдел в Баку. По правде говоря, я так и не понял, для чего выпускников академии, инженеров нужно было посылать командирами инжбатов. Начальниками ПТО (молодых) - да, ну, зампотехами, но отличный инженер не всегда хороший командир части. Зампотех 78-го батальона (Лева) стал начальником аэродромного отдела Ташкентской армии, наш Вадим Фомин - начальником военного проектного института в Алма-Ате, а какими бы они были командирами - не знаю.

Прыгунов Николай Яковлевич. Он пришел к нам после Хохлова с должности зампотеха Кандалакшского батальона. Я сейчас просто не помню, работали ли мы под его командованием на северных аэродромах (вспомнил – работали где-то вблизи Ленинграда). Вскоре после того, как Пауэрс пролетел над южными границами, нас перебросили вместе с другими частями для организации ПВО южных границ.

Борисюк Алексей Павлович. Я уже упоминал, что когда я еще учился в училище, он был адъютантом начальника училища (я его, конечно, не знал, и рассказал об этом он сам).

И еще: когда наш Андижанский полк летал (уже на Су-15) зимой 68-69 года с Ханабадского аэродрома, я побывал в инжбате, встретился с нашими офицерами, посетил кладбище, где были похоронены наши офицеры. А через несколько лет после увольнения из армии я писал туда. Ответа не получил. Видимо, расформировали, как и множество других частей.

Итого за 19 лет, что я «прирос» к инжбату, у нас было шесть командиров батальона.

Теперь о замполитах. Когда я пришел в батальон, примерно в это же время вместо переведенного куда-то бывшего комиссара пришел замполитом Волна Валерий (Аверкий) Владимирович. Если Копанев был лучшим командиром из всех, с кем мне приходилось служить в инжбате, то Волна - лучшим замполитом. В продвижении ему, как и Михайлову, мешало то, что на Одерском плацдарме у нас отравились девять солдат. От кого-то слышал, что когда он ушел от нас, то попал на северные острова, где дослужился до подполковника. У него еще оставались комиссарские замашки, при Михайлове он вел себя довольно-таки независимо, а не просто сопровождал командира. Думаю, что с Копаневым ему было совсем не легко сработаться, кто-то из них и выпросил замену.

Баранов Павел (отчество не помню). Это был слишком уж мягкий человек, и Копанев не просто подмял его под себя, он его превратил в ничто. Видел как-то раз, что Копанев довел его до слез, он это умел. А Баранов, занимая такую подпираемую со всех сторон должность, позволил буквально сесть себе на голову. Баранов уволился и остался жить в Кировске, работая замполитом какого-то техникума.

После Баранова пришел какой-то подполковник, ни имени, ни фамилии его я просто не могу вспомнить. Запомнилось, что Д.А. Копанев как-то во всеуслышание заявил, что этот замполит его полностью устраивает и с ним он будет работать долго. Сейчас я думаю, что хитрый Копанев просто просчитал, что ему не дадут «съесть» третьего замполита подряд. Если этот замполит у Копанева пусть и на словах был хорош, то у офицеров и особенно у офицерских жен он вызывал чувство неприязни. Когда и куда он ушел - не помню.

Капитан Ревин Андрей. Когда мы стояли на зимних квартирах, конечно уже в Шонгуе, Копанев, помнится, привез на один из аэродромов Андрея Ревина, так сказать, для акклиматизации. Это был твердый в отношении к офицерам и знающий политработник. Но он страдал недопустимой для офицеров вообще, а для политработника особенно, болезнью - он был пьяница. Помню, как на каком-то партактиве начальник политотдела описал «картинку», что как будто Ревин бегал где-то чуть ли не без штанов и требовал бабу. Не знаю, всё ли было именно так, но то, что Андрей не умел «тормозить», это я знал, т.к. целый сезон прожил с ним в одной палатке. Уволили, и он уехал куда-то в Сибирь.

Майор Вишняков Николай Никифорович. Он пришел к нам почти одновременно с Прыгуновым. Это бывший инструктор политотдела расформированной бомбардировочной (кажется, в Обозерской) дивизии. Он оставался у нас замполитом до времени моего ухода из инжбата, значит и при Борисюке. С одной стороны, это был достаточно подготовленный политработник (все-таки работал в политотделе дивизии), с другой - это был не Волна с его комиссарской хваткой. Он постоянно ходил и ездил с Прыгуновым. Наш прямой как гвоздь Коля Хандожко сказал ему, что он ездит с командиром, видимо, чтобы того меньше подбрасывало на кочках. Ну если уж оценивать недостатки, то он любил (потакая Прыгунову) выискивать, с кем из солдат флиртует Галина Фомина, что говорят о Прыгунове офицеры и т.п. чепуху. У меня с ним дружбы не получилось (я в это время был начальником штаба). Но когда в 1968 году (я был командиром ОБАТО в Андижане, а он инструктором политотдела нашей армии в Ташкенте), он приезжал к нам в составе большой комиссии (нам повторно присваивали звание «Отличный батальон»), мы встретились как старые и в общем-то добрые знакомые. Я допускаю, что он понимал хорошее к батальону и ко мне отношение командира дивизии генерал-майора Деева и командующего армией генерал-полковника Шевелева (в конце-концов, не без их же согласия нас выдвигали на это звание). Ну а я был уже достаточно тертым, чтобы «не дразнить гусей». Да и было ли из-за чего? Много позже получил письмо от Прыгунова: в 1970 году, когда всем участникам войны, которые в это время продолжали служить в армии, присваивали внеочередное воинское звание, Николай Никифорович получил «полковника», а после увольнения получил квартиру в Минске (у него была белорусская партизанская медаль).

Итого, замполитов было пять. О замполите ОБАТО Михаиле Дмитриевиче Сонине разговор особый. Я и сам был уже в другом качестве, да и ОБАТО - это не инжбат.

Зампотехов и начальников штаба я просто коротко перечислю.

Когда в 1943 году я прибыл на фронт, зампотехом был пожилой (мне-то было всего 19 лет) капитан с медалью за строительство Турксиба. Он ушел от нас командиром какой-то части, а вместо него назначили командира 1 роты капитана Габрильчука Николая Яковлевича.

После него (это было на севере) зампотехом был Смехов Абрам Яковлевич. Потом он учился в Москве на каких-то курсах. После увольнения он уехал в город Сурож, откуда у нас было еще во время войны несколько офицеров и солдат. Он давно уже умер (он был на 10 лет старше меня). В Москве у Петра Пушкина я видел сына Смехова Володю.

На севере к нам пришел бывший командир 1-го батальона Александр Яковлевич (фамилии не помню). Его сняли за ЧП: кто-то кого-то застрелил. А командира сняли. Когда я увольнялся в Андижане, то у заменившего меня Михаила Ефимовича Княжева тоже через пару лет была стрельба, и его тоже сняли. Какое-то время зампотехом был и я, а потом Вадим Фомин. Итого тоже шесть зампотехов.

О начальниках штаба совсем коротко.
Виктор Георгиевич Иванов.
Алексей Васильевич (фамилию не помню).
Борис Георгиевич Кретинин.
Михаил Поляков.
Юрий Петров.
Совсем немного какой-то майор, которого прислали «дотянуть» до пенсии.
Подполковник Климов Сергей Георгиевич, бывший командир Ханабадского ОБАТО (кто-то проворовался, а командира сняли). Я с ним несколько раз встречался в Алма-Ате. 

Остальных сослуживцев я просто перечислю.
Первый, конечно, Петр Михайлович Пушкин. Подружились мы с ним еще на фронте, служили вместе до Заполярья, когда его перевели начальником полигона бомбометания Ил-28. Потом он на какое-то время потерялся. А когда я его нашел, то он жил после увольнения в Москве около гостиницы «Советская». Это рядом со стадионом «Динамо». Интересно, что детство он тоже провел на «Динамо», только со стороны Северных ворот в Эльдорадовском тупике. С его сестрой Ольгой Михайловной я познакомился еще в сорок четвертом году. Она служила тогда в районе Тимирязевской академии в частях ВНОС. Я по дороге в академию Можайского завез ей письмо от брата. С его женой Милей я познакомился еще в Германии. Она тоже служила в частях ВНОС. Потом мы много лет дружили семьями. С Петром в последний раз мы виделись в апреле 1985 года в Москве. Договорились, что следующим летом я приеду к нему на дачу (где-то в Есенинских местах Рязанской области). Почему-то я не поехал, а осенью следующего года я узнал, что Петр умер (Миля к нам звонила, но у нас сменился телефонный номер, и она не смогла дозвониться). Тоня тут же уехала к ней в Москву. Она, а потом и Юра, были на могиле Петра. А я так и не смог попасть. Когда старший сын Юры Олег поступил в институт, то Юра поехал туда и представил Олега Миле. Он неоднократно бывал у нее.

Капитан Ковалев Петр Алексеевич. Он был начфином батальона. Одновременно он был секретарем штабной парторганизации, а также всю войну осуществлял надо мной шефство. Уволился от нас он где-то на севере. Его дочь и жена в 1983 году написали мне о том, что умер.

О Дмитрии Дмитриевиче Синельниченко я тоже уже упоминал. Он намного старше меня и служил на сверхсрочной службе еще до войны. В войну ему присвоили офицерское звание, но дальше командира взвода он так и не продвинулся (образование было 4-5 классов). Уволился где-то на севере и уехал в Белоруссию (его жена Ольга оттуда).

Капитан Тимченко. Всю войну и какое-то время после войны прослужил командиром роты. Уволился с севера. Причина, как и у Синельниченко - очень малое образование. У меня в памяти и тот и другой остались похожими: всегда подтянутые, всегда с довоенными еще портупеями и планшетами, так полагалось еще до войны.

Начальников клубов я помню четверых.
Старший лейтенант Волошин был в части еще со времен войны. Пока он был на фронте, жена его заболела сифилисом. Узнал он об этом, когда мы были уже в Белоруссии. Спился. Уволили.

Капитан Морозов. Хотя я к этой службе да и к самому капитану Морозову не имел непосредственного отношения, здесь, кажется, уместна поговорка «Мир тесен». Во-первых, в сорок первом году он был ранен на реке Вашана, а это в пяти-шести километрах от Алексина. Во-вторых, в 1963 году я совершенно случайно встретил его в Андижане, где он обосновался после демобилизации. И мы с Тоней были у него в гостях. И в-третьих, уже в 1969 году по дороге на наш запасной аэродром, где-то в районе Коканда я завернул в радиолокационную роту. Командиром роты был его зять.

Капитан Рудаков Илья Павлович оставался начальником клуба и тогда, когда я ушел из инжбата.

Федор Воробьев пришел к нам где-то на Севере. Это был здоровенный мужик сантиметров в 190 ростом и за центнер весом. Видимо, как многие большие и сильные люди, он был очень добродушным. Я что-то и не помню, чтобы он когда-нибудь с кем-то поругался. А вот это помню: мы с ним встретились на Ярославском вокзале в Москве. Он возвращался из отпуска (жена у него донская казачка и они туда и ездили в отпуск). А я приехал в Москву в академию на сессию. Федя затащил меня в детскую комнату (у него были две девочки) и угостил: разрезал, кажется, на четыре части буханку хлеба, но не поперек, а вдоль, и на них положил толстенные ломти сала, а сверху еще и малосольные огурцы, накрыв это опять ломтем хлеба. Вот такой получился «бутерброд» толщиной в полбуханки. Самогон был отличный и хранился в корзине в четверти, заткнутой кукурузным початком. И все это в детской комнате. «Сгорел» Федя на глазах. Просто было видно, как он начал худеть. У меня до отъезда была очень выразительная фотография, снятая в палатке и при свече с большой выдержкой: сильно опущенные плечи и гимнастерка, висящая как на палке. И это наш Федор, который легко расправлялся с тремя-четырьмя нашими офицерами при дружеской борьбе! Говорили, что это диабет. Сказали, что умер он вскоре после увольнения.

Вместо него пришел (было это в Титане) майор Сидоров Федор Гаврилович. Он сразу же получил кличку «Напертак». Дело в том, что к делу и без дела он повторял: «Например, так». Произносил он это слитно. Вот и получалось «Напертак». В Анапе у него был дом, где он и умер после увольнения, писал Копанев.

В Шонгуе к нам прибыл молодой врач. Звали его Володя. Отчество его я и не знал, а фамилию забыл. Жил он со своей подругой, которую долгое время выдавал за сестру, в том же доме, что и мы.

Были еще Василий Бондаренко и Рафаил Кириллович.

Несколько слов о Николае Макаровиче Хандожко. Где-то на севере, когда я был командиром роты, он прибыл в нашу роту командиром взвода после окончания военного училища. А когда я пришел в Андижан командиром части, он был там командиром роты. Несколько позже я помог ему перебраться обратно в инжбат, но уже зампотехом батальона. А когда я был уже в запасе, Коля заезжал к нам в Алма-Ату в майорских погонах (они ремонтировали аэродром в Николаевке).

Наверно, если покопаться в памяти, то можно было бы еще кого-то вспомнить, но нет этой самой памяти. Поэтому закончу на Владимире Маркияновиче Коваленко. Мы с ним как-то сблизились, когда целое лето жили в одной палатке на каком-то строящемся аэродроме. Он несколько раз бывал у нас в Алма-Ате и тогда, когда я еще служил в Алма-Ате, и тогда, когда я был уже в запасе. Он заочно учился в Алма-Ате в дорожно-строительном институте. После увольнения он уехал в Петрозаводск (жена Ася карелка), а не так давно я получил от Аси письмо, что Володя умер несколько лет назад - рак.

Впрочем, из заполярного периода я вспомнил еще нескольких человек:

Алексеев, Башков, Павел Монченко, Иван Дорожко, командир роты Павлов (Юра дружил с его сыном), покончивший жизнь самоубийством начальник ремонтных мастерских Виктор Исаевич (фамилии не помню), Левинский Михаил (когда я служил в Андижане, мне говорили, что он служит в Фергане). Если вспомню кого-то еще, допишу.

В Заполярье мы жили в трех местах, хотя ремонтом, реконструкцией и даже строительством занимались от Петсамо и на юг чуть ли не до Ленинграда.

Коротко о тех аэродромах, о которых вспомнил:

Где-то у финской границы - территория отошла к нам после войны 39-40 годов, так что еще не очень сильно была захламлена - мы подготовили грунтовый аэродром, а по ночам вручную носили металлические перфорированные плиты и складировали их у самой границы за неширокой полосой леса. Финны днем поднимали воздушный шар с наблюдателями. Несомненно им были известны наши секреты, поскольку работу тракторов и машин заглушить было нельзя, т.к. плиты, а их было громадное количество, прибывали на железнодорожную станцию, и мы их возили чуть ли не все лето через бывшие финские хутора.

Помню аэродром недалеко от районного центра Лоухи в Карелии. Там было очень много озер с большим количеством рыбы. До самого отъезда в Израиль у меня была фотография: солдат держит прижатыми к груди несколько рыбин, которые хвостами достают до земли. В это время я был заместителем начальника штаба и во время производственной деятельности на аэродроме я был не очень-то нужен. 

Не помню, откуда у меня взялась пятизарядная малокалиберная винтовка и множество патронов к ней. Я вообще хорошо стрелял из винтовки (а позже в Шонгуе и из пистолета), а там я так набил глаз и руку, что стрелял просто отлично. Там во время войны проходила линия фронта и часто попадались немецкие каски. С ними я и развлекался. С одного выстрела малокалиберной пулей каску не пробить. Но после первого выстрела на каске оставалась вмятина и белое пятно. Нужно было вторым выстрелом попасть точно в эту вмятину, тогда пуля пробивала каску. Шагов с двадцати я всегда дырявил немецкие каски. А как-то раз я увидел в воде утку с опущенной головой. Попал, конечно, с первого выстрела. Но оказалось, что до меня ее поймала щука: вся внутренняя часть была выедена.

Там было много мин, которые после освобождения территории и разминирования были сложены вдоль дорог, как в Белоруссии, и гражданское население туда не пускали. А подальше в глубь лесов были староверческие скиты, наверное там были и иконы. Но тогда этим не очень интересовались. И еще вспомнилось: кто-то дал прочитать рукописный текст стихотворения Маргариты Алигер «Мы - евреи». Здесь (в Израиле) много раз спрашивал в книжных магазинах - нет.

Сейчас я вряд ли нашел бы и по карте, ничего не помню, кроме того, что это был самый дальний из наших аэродромов в сторону Ленинграда. Говорили (я не уверен), что с этого аэродрома в войну летал Маресьев. Мы засыпали ВПП и РД гравием, залили битумом и перемешивали грейдерами до образования оптимальной смеси. Затем разровняли и укатали. С подобного покрытия должны были летать самолеты. Так делали дороги, которые хотя и были немного послабее асфальтовых, но стоили значительно дешевле.

И здесь произошел случай, который запомнился. Для окончательного выравнивания поверхности мы уже после укатки полили аэродром еще раз битумом, который через какое-то время должен был впитаться в смесь. Но на вторую или третью ночь после полива был перелет диких уток. Так как ночи были белые, утки, видимо, приняли аэродром за водную поверхность. Не менее полусотни уток сели на аэродром, измазались в битуме и все погибли, во-первых, от удара о твердую поверхность, а во-вторых, они били крыльями по битумной поверхности и еще сильнее прилипали. Нам досталось много дичи. Помнится, недели три мы ее жарили и варили. Пробовали мы их и выпускать, помыв сначала в бензине, а потом в воде. Отлетали на несколько шагов и было видно, что летать они не смогут. А нам после зачистки аэродрома пришлось заново заливать полосу. Только теперь до полного застывания у нас круглосуточно дежурили солдаты, которые шестами отгоняли садящихся уток.

А вот о нашем пребывании на аэродроме Подужемье. Во-первых, командиром дивизии был генерал-майор, Герой Советского Союза, с которым мне пришлось общаться, т.к. Прыгунов уехал в отпуск, и я остался за него (я тогда был начальником штаба батальона). А когда в Андижане наш полк получил новые в то время истребители-перехватчики Су-15, то этот генерал еще с одним инструктором подполковником «доводил» наших летчиков. Он меня вспомнил, и мы поговорили с ним о севере. Он в это время уже служил в Москве. Во-вторых, туда прилетал генерал-полковник Савицкий. Кроме этого, я с ним встречался еще дважды (в Алма-Ате и Андижане), он к этому времени был уже маршалом авиации. В Андижане же встречался с его дочерью Светланой Савицкой. Теперь она летчик-космонавт, дважды Герой Советского Союза (а теперь еще и депутат Государственной Думы). Эти встречи ко мне относились не очень близко. И все равно впечатление они оставили не очень хорошее. 

Видел в Подужемье деревянную церковь, построенную без гвоздей и на мху еще в честь приезда Петра Первого. Судя по ее состоянию, хотя она вся серая из-за непрерывных дождей и туманов, ей стоять еще не одну сотню лет.

Но самое большое впечатление - это залив и каскад водопадов, через которые пытается прорваться семга, идущая в сторону Финляндии метать икру. Громадная рыбина прыгает навстречу водопаду, а их не один, а три. С одного захода с остановкой и отдыхом это удается не каждой. Некоторые падают и получают ссадины. Их ловят и клеят какие-то «заплатки». Перед самым отъездом домой в Шонгуй я купил большую рыбину, которая едва уместилась в большом фибровом чемодане, согнутая пополам. Отдал 200 рублей (это было до хрущевской денежной реформы и мы вдвоем с Тоней получали в это время 5000 рублей в месяц).

В конце раздела я запишу схемой основные места, в которых я был, служа в Заполярье, а сейчас - несколько аэродромов, которые пришли на память: Лоухи, Кярг-Озеро, Олонец, Нурмолица.