Юность. Институт

Вступительные экзамены в МИФИ были в июле. Он вернулся домой, подал документы на энергетический факультет политехнического института, сдал на отлично две математики и был зачислен на первый курс. А в середине сентября, через две недели после начала учебы, их традиционно отправили на уборку урожая в хозяйство знаменитого на всю страну многократно орденоносного кукурузовода.

В темном оконном проеме заброшенной котельной едва угадывался силуэт Володи Лысенко, однокашника, отрядного кашевара. Неподвижный, как сфинкс, сидел он на подоконнике, опершись спиной о косяк проема и обхватив руками худые колени. Это была его обычная поза. Володя поднимался в пять утра, разводил огонь под грязноватым чугунным котлом и готовил что-то невразумительное из жесткого мяса или консервов, картошки и крупы на завтрак, обед и ужин. В котле побольше варил, по-другому не скажешь, чай, как он сам его характеризовал, «с тряпочками». Чай был брикетный. Из чего состоял брикет, понять было невозможно, жидкость после варки была пугающего черно-коричневого цвета и омерзительно пахла несвежей прачечной. Сам Володя ничего из приготовленного им не ел, а поскольку других продуктов в его распоряжении не было, то он исхудал до состояния мумии, а его короткие реплики стали ещё более желчными, чем обычно.
По утрам вставалось с трудом. Было уже прохладно и очень не хотелось выходить из надышанной десятиместной армейской палатки на ежеутреннее построение и показываться на глаза строгому майору Гаджиеву, руководителю их сельхозотряда.
- «Как фамилия? Какая группа?! - сурово глядя на опоздавшего, с заметным кавказским акцентом, отделяя одну «п» от другой, спрашивал майор, - два опоздания – выговор».
Поднимающееся солнце касалось своими лучами верхушек недалеких китайских сопок по ту сторону границы и быстро разгоняло утренний морозец. Всё, сон прошел, можно на поле, ломать кукурузу. Ломали буквально – початки росли на двухметровой высоте, и просто доставать их с земли было утомительно. На его взгляд, кукуруза имела одно серьезное преимущество перед хлопком: здесь можно было, как в лесу, завалиться под куст - или как там его - кукурузы и подремать. И, слава богу, машинной уборки здесь не было: увидеть с комбайна спящих первокурсников было бы затруднительно.
От институтских сельхозработ осталось знакомое по школьному хлопкоробству ощущение бессмысленности, остались еще отрывочные воспоминания о регулярных вечерних дегустациях местного розового крепкого, закатанного почему-то в трехлитровые банки, что с непривычки затрудняло справедливый розлив, да ещё о белеющем на фанерной доске объявлений листке-дацзыбао с трогательной угрозой: «Майор Гаджиев, над тобой сгустились тучи». В общем, началась студенческая жизнь.

Тридцать первое декабря. В институте заметно приближение праздника: в коридорах не людно, осторожными перебежками перемещаются сотрудники с объемистыми пакетами у живота, замаскированными под кипы деловых бумаг, чем-то неожиданно вкусным пахнет из-за неплотно закрытой служебной двери студенческой столовой на первом этаже… Канун любимого праздника. Часа в два он постучался в дверь преподавательской своей кафедры…

Еще в октябре третьекурсникам выдали задание на курсовой проект по парогенераторам. Срок сдачи – декабрь. Как водится, приступили не сразу. А когда приступили, то обнаружили, что работы много, понятно мало. То, что читалось на лекциях, оказалось не всегда похожим на то, что нужно делать. Курсовой вел Камбар Махметович, декан факультета. Времени на педагогику у него явно недоставало, да и положа руку на сердце, административная и преподавательская работа это немного разные сферы деятельности. В общем, к середине декабря всем стало понятно, что курсовой дымится. Стало немного легче, когда кафедра подключила к их проекту ассистента Владимира Петровича, чрезвычайно доброжелательного человека и знающего преподавателя. Но Петровича на всех не хватало, по всему выходило, что в декабре никто проект не защитит. В лучшем случае – в первые две недели января. Тоже, кстати, ничего страшного.
И тут внутри у него запустился тот самый асфальтоукладчик: «Невзирая на обстоятельства, всё должно быть сделано вовремя и в полном объеме». И он, что называется, уперся. Считал, консультировался, пересчитывал, чертил, писал, консультировался… Владимир Петрович, завидя его в коридоре, менялся в лице и старался скрыться за ближайшей дверью или завести разговор с кем-нибудь из коллег, если скрыться не удавалось. Тридцатого декабря всё было готово. В конце дня он зашел к декану, получил допуск к защите и настоял, чтобы защита состоялась в срок, то есть завтра.

…Он открыл дверь. Камбар Махметович, склонившийся над составленными вместе столами посередине небольшой преподавательской, с недоумением взглянул на него, потом на столпившихся за ним однокашников – ребята пришли посмотреть на первую защиту – и быстро накрыл что-то на столе плакатом с красочным разрезом сетевого подогревателя.
- «Что?»
- «Курсовой защищать».
- «Может, после праздника? Зачем торопиться? У нас за это медалей не дают».
Насчет медалей – это была любимая присказка декана.
- «В графике написано же: тридцать первое декабря. И вчера мы договорились».
- «Ладно, сейчас соберу коллег. Подождите там немного».
Спустя много лет, находясь по другую сторону незримой, но четкой межи «студент-преподаватель», он оценил и выдержку преподавателей, внимательно выслушавших его доклад, и добродушный юмор заведующего кафедрой, патриарха Айзика Вольфовича, поблагодарившего его за прекрасный канун праздника, и собственную настырность. Оценкой этой он остался удовлетворен. Эх, куда же теперь делась эта уверенность в себе, где растерялась?..

«Бойся конца!» - время от времени покрикивает Владимир Семёнович, Семёныч, тренер велокоманды политехнического института. Концы грифа старенькой штанги ритмично мотаются вверх-вниз вместе с приседающим Витей и действительно травмоопасны в низкой и тесной подвальной комнате. В углу Адик крутит в станке педали, наматывает километраж. Переднее колесо заслуженного «Харькова» слегка виляет по быстро вращающемуся ролику, видно, что Адик подустал, и колени уже расползлись в стороны, и дышит тяжело. За час на цементный пол с него набежала овальная лужа пота. Попробовали как-то установить на табуретке-вертушке вентилятор навстречу – не помогло, да и Семёныч дал понять, что не дoлжно спортсменам-комсомольцам пасовать перед трудностями. А конец, которого нужно бояться, неприятен ещё и потому, что после Вити, обычно, наступает его очередь. Витя, мастер спорта, метр восемьдесят пять, под восемьдесят килограммов удивительно живого веса, после сотни приседаний с шестидесятикилограммовой штангой легко сбрасывает её на стойку и кивает удовлетворенно: «Ты». Это испытание, однако. Хочется отстегнуть массивные замки и стянуть с грифа хотя бы пару блинов с рельефной надписью 10 кг, чтобы восстановить справедливость – пятнадцатикилограммовую разницу между собственным весом и весом Вити, но Семёныч отрицательно качает головой: «Работай». Да уж, действительно, «Бойся конца». …Девяносто четыре, девяносто пять,.. сто. Семёныч помогает установить штангу на стойку: «Хорошо, отдышись и давай на станок».
Зима для велосипеда – не лучшее время. Пробовали пару раз выехать на трассу – скользко, холодно, пальцы немеют, мышцы дубеют, в общем – пустые хлопоты. Разве что перед случайными зрителями покрасоваться, да кому это интересно.

Недавно он увидел по Евроспорту Тур Трентино. Финиш четвертого этапа был высоко в горах. Кругом лежал снег, асфальт неширокого шоссе был темным и влажным. Мотоциклисты сопровождения, довольно-таки многочисленные зрители на финише и две рослые симпатичные девушки у пустой пока наградной тумбы кутались в куртки-пуховики. Гонщики в отрыве хорошо работали в последнюю гору, ритмично попыхивая облачками пара. А он вдруг вживую почувствовал, как холодно пальцам его рук, совсем не прикрытым влажными беспалыми перчатками, как безнадежно замерзли колени и грудь под тонкой красной трикотажной велорубашкой. Да, зима не лучшее время…

Другое дело футбол. В зале сельхозинститута, где они тренировались по вечерам, их футбол выглядел так: четыре на четыре без вратарей, при этом две пары толкают ногами огромный тяжёлый набитый песком медицинбол, две пары – оперативный резерв – сидят на плечах у бегающих за мячом партнёров. Партнёром в этих играх у него всегда был Витя. Наверно Семёныч, а потом Арнольд, тренер республиканской студенческой сборной, что-то имели в виду, когда объединяли их в пару. Мощному Вите с седоком на шее порой удавались быстрые результативные прорывы по центру, когда же они менялись местами, то этот громоздкий кентавр неверной поступью медленно бродил вдоль лавки у стены, и основная задача, которую он ставил перед собой, была - не рухнуть.
Воскресенье – особый день, большая пяти-шестичасовая комплексная тренировка. Баскетбольная площадка была ровно-ровно засыпана свежевыпавшим снегом по колено или даже по.., ну, в общем, кому как. Арнольд постоял, почесал под рыхлой вязаной шапкой обширную лысину, отороченную по краям светло-рыжим волосом, потом бросил оранжевый резиновый мяч к центру площадки, где тот сразу утонул в снегу: «Час играть!»
Чего не отнять у велосипедистов – это здоровья. Через полчаса активной толкотни площадка приобрела вполне пригодный для осмысленной игры вид, снег превратился в плотное, правда, скользкое покрытие, мяч уже не нужно было разыскивать и вытаскивать из сугробов, в общем, процесс пошёл. Тут появился Арнольд: «Закончили! Мяч сюда! Побежали!» О, то был кросс! Пять километров по заснеженной тропке до трамплина, от него километров пять-шесть вверх вдоль хребта невысокого горного отрога до моста по… это же самое в свежем снегу по целине, от моста уже спокойно по заснеженным тропкам, дорожкам и тротуарам назад на базу, ещё километров семь. Иногда взвешивались до и после таких тренировок: плюс-минус полкило недосчитывал каждый, хотя, казалось, сбрасывать было нечего: мышцы, мышцы, мышцы. В те времена в моде были брюки клёш, как у Трубадура в знаменитом мультфильме «Бременские музыканты», облегающие сверху в бедрах и коленях и круто расширяющиеся от колен книзу. Он поймал себя на мысли, что выглядел тогда наверное забавно в цивильной одежде: невысокий, коренастый, с рельефными ягодичными мышцами и квадрицепсами, с трудом упакованными в брюки-клёш, которые постоянно расползались по шву в районе колен. Однокурсницы, правда, посматривали уголком глаза.
Летом проще: крути, крути, крути. Здесь уже рост и вес бойцов не играли такой роли, впрочем, Витя и здесь был хорош, иногда казалось, ещё чуть-чуть поднажмёт он на подъёме, и легкая сверхпрочная итальянская цепь не выдержит, порвётся.

Последнюю свою гонку он запомнил навсегда. Подходил к концу четвёртый курс, нужно было выбирать между наукой и спортом. Он выбрал науку. Весной немного потренировался вполсилы с командой, всё-таки бросить сразу оказалось тяжело. Не напрягался, катался. Открытие сезона пропустил, к концу мая накатал с тысячу километров – половину облегчённой мастерской нормы. Учился, отдыхал, радовался жизни…
Тем утром к нему подошёл Семёныч: «В пятницу групповая, сотня, прокатиться не хочешь?»
- «Не хочу. А надо?»
- «Надо. Команду не набираем. Володя, Витя, Адик… Четвёртого нет, Саша приболел».
- «Так зачёт по трём».
- «Рискованно».
Он и сам знал, что рискованно, сказал просто так.
- «Не готов я, знаете же».
- «Знаю. Сотню потерпишь, а?»
- «Ладно, прокатнусь».
- «Договорились».

Неширокое предгорное шоссе сразу после старта круто ныряло вниз, метров через сто пятьдесят-двести начинался затяжной полуторакилометровый пологий подъём, потом опять спуск, потом подъём… и так двадцать пять километров до разворота, где под зонтиками прятались в тени несколько судей и секретарей в ожидании гонщиков. Их задача – всех рассмотреть, все номера увидеть и отметить в журналах. Потом двадцать пять километров обратно – и всё повторить. В общем, ничего необычного, рядовая республиканская групповая гонка, сто километров, два десятка команд, командный зачёт по трём. Правда, что плохо, было не по-майски жарко, градусов тридцать. Вторая неприятность маячила впереди пелотона, Олег, Тушкан, лучший гонщик республики неожиданно появился в СКИФе, первой команде института физкультуры, которая и без того была недосягаемо сильна. Его не ждали, поскольку всю весну он, как обычно, был на сборах в Сочи в составе сборной Союза. В отпуск, что ли, приехал? Принесла нелёгкая.
Со старта ринулись вниз, в нижней точке разогнались до семидесяти-семидесяти пяти. На старте это опасно: во-первых, тесно, во-вторых, народ ещё не втянулся в гонку, нет ещё чувства колеса и плеча соседа. На спуске обошлось без неприятностей, а на подъёме началось… Олег дернулся и резво пошёл вперёд, за ним в голову подтянулись с десяток гонщиков, ещё человек тридцать попытались сделать то же самое, но их не хватило на весь подъём, поотстали, дальше, где цепью, где мелкими группками растянулись остальные. Он всегда начинал гонку тяжело, потом вкатывался, а сейчас, растренированный и расслабленный, он чувствовал, что тянуться за головой это самоубийство. Да и что упираться? Сказал же Семёнычу, прокатнусь. Первый разворот он прошёл нормально, как планировал, не отпал, где-то во второй половине пелотона, ближе к хвосту.
«Живой, вроде», - подумалось ему, когда судьи и поворотная тумба остались позади, и он, встав с седла, набрал скорость после разворота. Тушкан работал со своей группой метрах в трёхстах впереди, их за бугром уже не было видно, а потому беспокойства они не вызывали. Догоняешь, пока видишь, теряешь из вида – успокаиваешься, это известно. Ближе к месту старта перед вторым разворотом он почувствовал, что устал. Всё же первые двадцать пять, хоть и вверх-вниз, но в целом спуск. Обратно – подъём. Тяжело. К развороту он добрался уже, что называется, на зубах. Пот заливал глаза, дышать было нечем. «Брошу, хватит. Втроём докрутят как-нибудь». Перед самым разворотом стояли сердобольные девушки и поливали гонщиков водой, кто из кружки, кто из банки. Одна, очень симпатичная, с силой плеснула в него водой из шоферского резинового ведра. Спасибо, милая, останусь жив, будем дружить. Нет, не будем… Ручка у ведра порвалась, ведро выскользнуло у неё из рук и вместе с водой ударило его в грудь и правое плечо.
«Хорошо хоть не железное», - подумал он, инстинктивно пытаясь поймать мягкий, теряющий форму предмет, из которого разом вытекло на него литров пять грязноватой прохладной воды. Не поймал. Ударом пальца он успел расстегнуть ремень левого туклипса, освободил ногу и встал. Было больно, мокро и досадно. «Всё, приехал, надоело». И тут к нему подлетел на мотоцикле Семёныч: «Работай, пожалуйста, потерпи, Адик завалился, ободрался немного. Ребята подождут, догоняй!»
Адик с ребятами сегодня хорошо работали впереди, временами он видел издалека их спины, но к ним не подтягивался. Договорились же, кататься. Незадолго до второго разворота он аккуратно объехал свежий завал человек из десяти-двенадцати, но знакомых красных маек там вроде не было, они мелькнули в большой встречной группе чуть раньше. Дождался, родной. Он сел в седло, сунул туфель в туклипс, затянул ремень… Пошёл! Что было дальше, он в деталях не помнил ни сразу после гонки, ни потом. Догонял. Фатальность ситуации была в том, что впереди остались двое, а на финише нужны трое. Эти двое, как бы они ни напрягались, ничего не решают без третьего, зачёт-то по трём. Время третьего становится результатом всей команды. Витю и Володю он догнал через полкилометра, они крутили педали в разминочном темпе, поджидали его.
- «Цепляйся», - пригласил рукой Витя и пристроился в спину Володе. Вот где он оценил широкие и мощные Витины плечи. Шли командой, узким уступом навстречу лёгкому боковому ветерку с гор, только не менялись. У него просто не было сил лидировать, удержаться бы. Витя служил ему волнорезом. Работал Володя. Очень сильный гонщик, постоянный член сборной республики. В прошлом году Володя защитил диплом, но имел право ещё год выступать за свой институт. Сейчас он готовился к переезду, его пригласили в команду красноярского алюминиевого завода. Они догоняли и обгоняли. Далеко-далеко впереди маячила неповторимая бело-голубая в крестах и саламандрах майка Тушкана. Этих не догнать. Дойти бы.
- «Терпи, финиш», - хрипло бросил через плечо Витя и встал с седла. Подъём. Последний. Всё.
Подъехал Семёныч на своём зелёном Урале. Потрогал за плечо, посмотрел в глаза: «Садись, - отстегнул он полог коляски, - велосипед в стойку поставь».
Он сел в коляску, нашарил там флягу с водой, потянулся губами к соске и обнаружил, что губы не открываются, слиплись. Подъехал Володя, оперся ладонью в шикарной сетчатой беспалой перчатке о бензобак: «Живой?». Выдернул из стойки мотоцикла зеркало, протянул ему: «На», - и покатил в сторону города, о чём-то переговариваясь с ребятами из СКИФа. Он взглянул в зеркало. Оттуда смотрело на него незнакомое серое лицо с запавшими воспаленными глазами и странной белесой коростой вокруг рта, на подбородке, щеках, шее и красной майке. «Лошадь стремительно мчалась по кругу, розоватые хлопья пены срывались с мундштука…», - что-то похожее пришло ему на ум.
- «Всё, Семёныч, отъездился я».
- «Ладно. Живы будем – не помрем».

В студенческой жизни непросто выделить что-то особенное и необычное. Вся она – особенное и необычное. Юность, романтика, дружба, любовь, общие цели… И твердая уверенность, что всё по плечу. А разве не так? За пять лет ты перемещаешься из эмбрионального состояния предположений и надежд туда, где ты нужен всем, где ты сам – надежа и опора. Где еще есть такой прогресс?..

После защиты дипломного проекта парни отправились на месячные офицерские сборы. А до этого были четыре года учебы на военной кафедре политеха, где из них готовили командиров взвода ПТУРС – противотанковых управляемых реактивных снарядов. Военная кафедра в гражданском вузе это структура двойного назначения. С одной стороны, подготовка офицеров запаса в режиме «дешево и сердито», с другой – гарантия студентам от призыва на срочную службу, что неизбежно после вуза, где военной кафедры нет. В общем, выгодно всем. Если, конечно, не считать одного дня в неделю, отнятого у основной специальности. Но по большому счету военная подготовка вносила в жизнь молодых людей разнообразие и адреналин, да и к дисциплине приучала. Дело нужное.
Первым делом им объяснили, что один день в неделю они не студенты, а курсанты, что отзываться нужно не «чё» или «аюшки», а «я!», да мало ли полезного написано в воинских уставах. Каким-то образом он попался на глаза начальнику цикла, и его назначили секретчиком их учебной группы. Секретчик – это мышечный придаток к тяжелому опечатанному фибровому чемодану с прошнурованными тетрадями студен… курсантов. Есть еще печатка с номером и кусок желтоватого пластилина. И подписка о неразглашении чего-то, навсегда оставшегося неведомым, со сроком действия два года после окончания института.
На кафедре они изучали два снаряда: один проводной, другой радиоуправляемый. Общим у снарядов было то, что военная тайна требовала называть их «изделие». Так что изучали они два противотанковых управляемых реактивных изделия – 9М14 и 9М17.

…Подполковник Молочев деловито и четко водил длинной указкой по большой, в полстены, электрической схеме изделия 9М17: «Здесь подводится минус двенадцать вольт, здесь, - он перебросил указку вверх, - плюс двенадцать. Что мы имеем здесь? - он подвел конец указки к базе входного транзистора второго каскада усилителя, - вы, курсант?..»
Он встал, назвал себя…
- «Разрешите спросить».
- «Спрашивайте».
- «Товарищ подполковник, какие номиналы у резисторов делителя?»
- «Что?.. На вопрос отвечайте».
- «Так ведь без этого… Виноват! К ответу на вопрос не готов. Курсант … ответ окончил».
- «Делаю вам замечание, курсант. Отвечаете по уставу правильно, а в предмете путаетесь. Здесь будет... - подполковник сделал паузу, - будет минусоватый плюс».
С подполковником они уже успели познакомиться и понимали, что он не шутит. Минусоватый плюс вошел в обиход как универсальный термин.

На выпускных сборах ребята приобщились к регламентированному армейскому быту. Жили в палатках вблизи танкового полигона, так что по ночам иногда просыпались от тяжелого гула проходящих невдалеке танковых колонн. Правда, после того как за отведенное уставом время их отделение с помощью БСЛ – больших саперных лопат – отрыло укрытие для боевой машины в полный профиль, танки перестали тревожить их сон. Они разучили и лихо исполнили на строевом смотре «Были мы вчера сугубо штатскими» и от души настрелялись из АКМ.
Командиром учебного взвода к ним в порядке прохождения командирской практики прислали курсанта-выпускника общевойскового командного училища Александра Пешехонова. Был он года на два моложе своих временных подчиненных, невысокий, спортивный, чрезвычайно подтянутый. Он с шиком носил видавшую виды курсантскую форму, умело поддерживал субординацию, распоряжения отдавал так, что хотелось выполнять их беспрекословно, точно и в срок. В общем, Саша, как они звали его за глаза, являлся для них олицетворением армии, какой она должна быть. Как же хочется верить, дорогой Саша Пешехонов, что ты жив, что не накрыли тебя Афганистан и Чечня, что не мыкался ты десятилетиями в очередях за квартирой, что всё у тебя хорошо, командир.

<< предыдущая следующая >>

______________________________________________________________________

|Разрешение проблем|

ЮРИЙ БЕЛИЛОВСКИЙ

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ

Юность. Институт