Военная академия

С 1947 года по 1952 я учился в Военно-юридической академии Советской Армии (так она полностью называется). В этот период у меня, конечно, было многое в жизни и помимо учебы в академии: мы переехали из Белоруссии в Архангельскую область, мы покончили с лесозаготовительной деятельностью и вернулись к своему основному делу - строительству аэродромов, у нас родился Юра и мы стали родителями, после трехлетней вынужденной безработицы Тоня наконец-то смогла работать в школе… Но об академии, думается, трудно будет вспомнить отрывками, поэтому попробую написать отдельно только об учебе в академии.

К моему стыду я сейчас совершенно ничего не знаю об истории нашей академии. Слышал, правда, что она существовала еще до революции. Маловато, конечно. Будем считать, что просто забыл.

Где-то в сентябре или октябре 1947 года я получил уведомление о том, что документы мои приняты и я допущен к вступительным экзаменам. Тогда я как-то не задумывался, но много позже, а здесь в Израиле, особенно, не раз мне задавали вопрос: «А как ты вообще-то попал в академию?» Академия - это, учитывая её статус, особый состав преподавателей да и слушателей тоже. А также учитывая и то, что еще в царское время Военно-юридическая и Николаевская - позже Академия Генерального штаба - были на особом положении. И если Академия Генерального штаба - это понятно, то почему Военно-юридическая, не знаю.

Сейчас мне видится только одно. Я был на фронте. Да еще награжден орденом и медалью, с этим тогда (не сейчас) считались. Короче говоря, кажется в ноябре 1947 года я сдавал вступительные экзамены. У себя в землянке я зубрил от души, поэтому экзамены сдал успешно и был зачислен. 

Окончив академию через пять лет, я как-то для себя (не знаю, как для нее) подтянулся до уровня Тони. Это хотя и немало для нас обоих, но в смысле продвижения по службе - перспектив никаких. Правда, получив «ромб», а это были первые нагрудные знаки, выдаваемые после окончания академий, я получил некоторую гарантию, что меня не уволят досрочно. Эти «ромбы» тогда так и называли «поплавок», он держал на плаву, не давая утонуть, т.е., быть выгнанным в ходе различных кадровых пертурбаций, которых за мою службу было множество. И следует сказать, что этих знаков тогда было совсем немного. Перед моим увольнением в запас, а это было аж через 16 лет после окончания мной академии, у нас в части был только один - у меня (а это 1969 год), в авиационном полку - четыре: у командира, начальника политотдела, главного инженера и начальника ТЭЧ. Позже, правда, придумали высшие училища, которые давали как бы высшее образование и, соответственно, нагрудный знак. Но думается, делалось это скорее для привлечения молодежи в военные училища. На нагрудных знаках даже сняли эмблему с названием учебного заведения (у меня «ВЮА»), и по знаку теперь нельзя понять, какое учебное заведение окончил выпускник. 

И дело здесь не в названии. Нынешний Московский технический университет в течение многих десятилетий (еще с дореволюционных времен) назывался техническим училищем им. Баумана, а мог дать сто очков вперед многим престижным институтам и университетам. Так же и в армии. Киевское радиотехническое училище - училище высшего класса - и АВОКУ (Алма-Атинское высшее общевойсковое командное училище), которое дает «поплавок» и диплом инженера-механика автотракторной и бронетанковой техники - далеко не одно и то же. Ну какой из него инженер-механик. Как отзывается о своем зяте наша местная знакомая: «Он гайку от болта не отличит». А еще позже появились синие ромбики (светлее университетских и не с гербом, а с красной звездочкой), эти давались выпускникам средних военных учебных заведений. И кроме этого, часть офицеров, у которых не было возможности учиться в академиях очно, учились на заочных факультетах гражданских учебных заведений.

Должен признать, что несмотря на различные заявления начальства, отношение в частях к заочникам было крайне отрицательное. Конечно, такой способ обучения всячески приветствовался высшими штабами (например штабом армии). Не знаю, правда, как они относились к своим собственным офицерам-заочникам. Объяснение здесь простое: заочник длительное время отсутствовал в части и его обязанности должен был выполнять другой офицер. А я сам был командиром части и знаю, что такое «ИО» - исполняющий обязанности. Вот, к примеру, расчет моего отсутствия в части за первый год обучения:

- Часть ноября и декабрь 47 года я сдавал вступительные экзамены,

- Январь и часть февраля 48 года - установочные сборы, 

- Летом - очередной отпуск, 

- Осенью - сессия. 

Около 150 дней меня не было в части. Ну кто этим будет доволен? А, кроме того, мне полагался один свободный день в неделю и два сокращенных рабочих дня. Правда, эти льготы у нас никогда не реализовывались: у начальства всегда под рукой были оправдания - неполадки в службе. Можно подумать, что есть такая служба, в которой таких неполадок нет. Особенно, если учесть, что я был командиром роты.

Военно-юридическая академия располагалась на Зубовской площади. Это рядом со Смоленской площадью, но в сторону Крымского моста, несколько наискось от высотного здания, где располагалось Министерство иностранных дел. В настоящее время такой академии нет. После смерти Сталина Хрущев заявил, что у нас в стране преступности почти нет (особенно в армии), и сократил военные прокуратуры и военные трибуналы в дивизиях, корпусах и армиях. Остались только в округах и крупных гарнизонах. Вслед за этим была расформирована и сама академия. Сначала из нее сделали факультет, а потом и отделение при Военно-политической академии им. Ленина. Что стало потом, не знаю. Слышал, что и саму Военно-политическую академию расформировали.

В то время, когда я учился, академия была сильным учебным заведением с прекрасными преподавательскими кадрами. И еще: академия очень тесно сотрудничала (и соперничала) с юридическими факультетами Московского и Ленинградского университетов, а по вопросам судебной медицины и судебной психиатрии - с Военно-медицинской академией им. Кирова (в Ленинграде). Многие профессора этих учебных заведений читали у нас лекции, так же, как и наши у них. Программы у нас тоже были одинаковыми, возможно, с минимальными расхождениями. Так, и у нас и у них на госэкзамены выносились основы марксизма-ленинизма, основы теории государства и права. И у них и у нас - дипломная работа. Разница: в университете уголовное право и уголовный процесс, гражданское право и гражданский процесс. В академии уголовное право и уголовный процесс, военно-уголовное право и военно-уголовный процесс. И еще: в университете был предмет «криминалистика». У нас же он конкретизировался и назывался «методика расследования воинских преступлений», все-таки нас готовили для армии и на это делался акцент.

Я имел возможность сравнить диплом выпускника университета (МГУ) с нашим - все предметы повторяются. У нас, правда, была еще тактика, с которой больше знакомились, чем изучали. Тесная связь выражалась еще и в наличии единых программ и учебников. Но самое главное для нас было то, что на экзаменах были одинаковые билеты и вопросы в них. Я не знаю, кто и каким образом их доставал, но помнится, практически на всех экзаменах (точнее перед ними) у нас были билеты из МГУ (потом из ЛГУ), которые совпадали с нашими даже номерами. А готовиться по билетам было, конечно, легче. А если учесть, что дома не у всех была возможность регулярно заниматься, это был выход, спасение.

Начальником академии был, как он всегда подписывался, доктор юридических и исторических наук, профессор полковник В.М. Чхиквадзе. Поговаривали, что он был в родстве с Берия. В это время в Грузии (не помню, как в других республиках) создавались свои воинские формирования. В академии были несколько человек из их состава. За начальником академии ходил здоровенный грузин с большой красной папкой в белой черкеске с газырями и кинжалом и в белых мягких сапогах - в форме грузинских национальных формирований. Во второй половине пятидесятых годов в журнале «Советская юстиция» я встретил заметку о том, что Виктор Михайлович Чхиквадзе помогал полякам в создании военно-уголовного кодекса для Войска Польского.

Сейчас я не помню, кто у нас был начальником заочного факультета когда я начинал учиться, а когда заканчивал - подполковник юстиции Побежимов. При академии были КУЮС - курсы усовершенствования юридического состава. Начальником этих курсов был отстраненный за какие-то прегрешения, по-моему, единственный в органах военной юстиции генерал-полковник, Ульрих. Тот самый Ульрих, который был председателем военного трибунала с самого начала сталинских репрессий. Это он подписывал приговоры на процессах промпартии Радеку, Бухарину, Рыкову, Тухачевскому, Егорову, а потом и самому Ежову да и многим другим. Не был преподавателем, но состоял членом ученого совета и несколько раз выступал с лекциями по международному праву (это по нашей программе, а не с лекциями о международном положении) бывший генеральный прокурор, а в это время министр иностранных дел А.Я.Вышинский. Кстати, на кафедре уголовного права работала его дочь, кандидат юридических наук Вышинская. Помню ее небольшую брошюрку по закону от 7 августа 1934 года «О борьбе с хищениями социалистической собственности». Этот закон так и называли «Закон семь восьмых» (7.8.34г).

Заведующим кафедрой уголовного права был старенький полковник профессор Герцензон, автор учебника «Уголовное право», общесоюзного учебника для юридических вузов. Говорили, что он совсем еще молодым юристом принимал участие в расследовании дела об убийстве Распутина. Но самой видной фигурой среди профессоров-преподавателей академии был член-корреспондент АН СССР М.С. Строгович, автор очень многих книг по вопросам юриспруденции. Мне он запомнился по учебникам «Уголовный процесс» и «Логика». Профессор Братусь - автор учебника для вузов и преподаватель «Трудового права». Профессор Студеникин преподавал и был автором учебника «Административное право» и заместителем начальника академии по науке.

Когда занятия проводились в Ленинграде, лекции нам читали профессора из ЛГУ. Помню только профессора Давидовича, преподавателя трудового права. Там же в Ленинграде, когда мы занимались в Военно-медицинской академии им. Кирова, курс судебной медицины нам читал главный судебно-медицинский эксперт Советской Армии доктор юридических и медицинских наук профессор полковник Авдеев, а судебную психиатрию - главный психиатр Советской Армии профессор Никифоров. Были и многие другие профессора, но забыл их - прошло полвека. Хотя вот вспомнил еще одного. Это профессор из МГУ, автор учебника «Латынь». Думаю, что уже тогда ему было далеко за семьдесят, мы его называли «древний римлянин». Из латыни сейчас помню: «Оноре, норе, оре, ре», причем я полагал, что это «Человек человеку - волк». Да еще фразу, которую он сказал нам в самом начале нашей учебы по латыни: «Через тернии - к звездам». Он перефразировал ее специально для нас: «Через трудности - к диплому». Вспомнил, что еще тогда подумалось: «Как же далеко до него, родненького!» Вспомнил, что он нам рассказывал, пропагандируя латынь как величайший из мировых языков. Он привел нам надпись на одной из могил на древнем Римском кладбище: «Мы были такими как вы, вы будете такими как мы». Это все, что я знаю по латыни. Прямо скажем, совсем не густо, но зачет для диплома я все-таки получил.

Поступив в конце 1947 года, наш курс в течение части декабря, всего января и, кажется, части февраля не сдавал никаких экзаменов и зачетов, а только слушал установочные лекции. За все время учебы в академии у нас после 2-х или 3-х часов дня было свободное время. Потом всегда, приезжая на сессию, мы в течение месяца слушали лекции и сдавали по 5-6 экзаменов и зачетов. Кажется, два или два с половиной года я проучился в Москве, а потом для нас, заочников, проходящих службу в северной части Союза, открыли филиал при Ленинградском университете. Не знаю, было ли что-нибудь подобное для остальных.

Состав слушателей (на гражданке все студенты, в армии в училищах - курсанты, а в академиях - слушатели) был самый разнообразный.

По возрасту: мне было 24 года, а генерал-лейтенанту, прокурору, кажется, Закарпатского военного округа наверняка за 60.

По воинскому званию: я был старший лейтенант, а были генерал-лейтенанты, а прокурор Белоруссии Ветров - советник юстиции 1 класса.

Одно было общим: как и в Военно-политической академии все были членами партии. В группе, в которой я все время учился, слушатели были от старшего лейтенанта до подполковника. А то, что было много практических работников, то преимуществ они имели не так уж и много, разве что при изучении уголовного права и процесса (и конечно, военно-уголовного права и процесса), но никак не при изучении основ марксизма-ленинизма, теории и истории государства и права, латыни, иностранного языка и других «непрактических» дисциплин. Да и они помнили разве что номера статей УК или УПК. А это было не обязательно, хотя при хорошем ответе, так сказать, для блеска, можно было привести номера статей по памяти, однако разрешалось и посмотреть их в Кодексе.

Вызывали для сдачи экзаменов не по желанию, а по алфавиту. Меня, как правило, вызывали с одним пожилым (по моим тогдашним меркам) подполковником, у которого фамилия, как и у меня, начиналась на «Б». Если я не путаю, то он был прокурором Петрозаводского гарнизона. Это почти неправдоподобно, но когда мы с ним садились за один стол и он мне иногда что-нибудь подсказывал, если это были «практические» предметы, зачастую я получал «четыре» или «пять», а он «три». У меня был хорошо подвешен язык. Помня, что «тон делает музыку», я всегда эксплуатировал это правило при ответе и, выражаясь армейским сленгом, «ел глазами начальство». А еще я помнил слова Вышинского, которые он сказал, будучи еще прокурором Союза (а учился я все-таки в юридической академии, где Вышинский в то время был чуть ли не божеством): «Речь прокурора должна быть такой, чтобы мурашки по коже пробегали не только у обвиняемого, но и у всех присутствующих». Короче, все это (надо думать, что не только это, но и какие-то знания тоже) помогало, и учился я в основном сносно. А мой сосед по парте часто, даже зная материал, мямлил и стоял мешком.

Далеко не у всех слушателей были одинаковые возможности для подготовки к сессии в домашних условиях. Одни работали в различных армейских конторах с нормированным рабочим днем и проходили службу в областных, а то и республиканских городах. У меня же в беломорских лесах таких возможностей было совсем мало и мне приходилось готовиться по значительной части материала уже в академии, когда приезжал на сессию, тем более что и учебники выдавали в академической библиотеке только на период сессии. А купить их в то время было просто невозможно. Поэтому днем сидел на занятиях, стараясь записать как можно больше, чтобы увезти с собой хоть часть нужного материала, потом обедал и начинал готовиться к сдаче очередного экзамена. И эта подготовка затягивалась до глубокой ночи. Но главное, думается, меня выручала хорошая память, которая сейчас совершенно пропала.

Здесь в Израиле я трижды прочитал Библию и множество комментариев к ней. Я даже довольно-таки подробно многое из нее законспектировал, однако мало что в голове осталось. А в академии, помнится, был такой случай: утром перед началом занятий сообщили, что преподаватель политэкономии капитализма заболел и лег в госпиталь. Наше начальство почему-то пригласило профессора из Военно-политической академии, а тот мог принимать экзамены не по нашему расписанию, а завтра, да еще с утра. В Москве жила девушка, с которой я учился в Алексине в одном классе (Костя писал, что пару лет назад она умерла) - Надя Вязьмина. Она окончила Плехановский институт и уже была кандидатом экономических наук. Я ее упросил, и она в течение двух или трех часов «пробежала» по всему курсу, а это было 120 или 130 вопросов. А назавтра я не только успешно сдал экзамен, но еще смог что-то подсказывать. Наверняка часть этих знаний я выбил подготовкой к следующему экзамену.

Несмотря на подготовку к экзаменам до полуночи и сдачу по пять-шесть экзаменов в месяц, учиться в академии было просто интересно: много нового, отличные аудитории, лучшие в стране преподаватели, которые имели возможность давать нам самый свежий материал. А нам еще не уставали напоминать, что Маркс и Ленин были юристами. И все это усиливалось контрастом между академией с ее высоко по тем временам поставленной учебой и нашим бытом «среди медведей» и на лесоповале с редкими политинформациями по газетным материалам. А меня все время еще стимулировала мысль о необходимости сократить разрыв в общем развитии с Тоней и я тянулся изо всех сил.

В начале учебы я все же чувствовал некоторую ущербность. Я уже написал, что большинство из числа практических работников-юристов служили по гарнизонам с домами офицеров, библиотеками, большим количеством людей, да и просто в городах. Помню, были ребята из Москвы, Киева, Ленинграда, моряки из Кронштадта, Севастополя. На этом фоне мои родные Качай-Болото или 5-ОЛП явно не смотрелись. Я, мягко выражаясь, не очень ловко завязывал галстук (тогда еще не было форменных галстуков на резинке), уголки воротничка у рубашки постоянно задирались вверх, да и все обмундирование, и это было видно на глаз, мне шили явно не в столичных ателье.

Помнится, по тогдашней армейской моде носили широкие внизу брюки. А у меня были брюки сантиметров 27 или 28. Кто-то сказал, что в моих «дудочках» ловко от долгов через плетень прыгать. Конечно, было очень досадно, мне ведь только 24 года было. А в наших краях основной формой одежды были резиновые сапоги, а зимой полушубок и валенки. Да и шинель, которую нам не шили, а выдавали на глазок, от сучьев и около костров не становилась лучше. Я явно не вписывался в общий круг армейской интеллигенции (по внешнему виду хотя бы). Сейчас уже и не вспомнить, где я достал материал и где пошил, но уже через какое-то время у меня был отличный китель из бостонового материала (кителя тогда шились двубортными) и я, презрев правило, что все хорошо в меру, пошил брюки значительно шире рекомендованных. А потом, и это наверно свойственно молодости, я как-то улавливал веяния армейской моды и старался быть «на уровне».

Я уже написал, что первый семестр был у нас установочный, и я мог прикоснуться к московским прелестям: мы группами побывали в Третьяковке (я там был и до войны), на какой-то выставке в Манеже, сходили для пробы в еврейский ресторан (был такой на Арбате, ближе к Смоленской площади), были в библиотеке Ленина, сходили даже в цирк (был тогда знаменитый клоун Румянцев-Каран-д-аш). Еще в самом начале, как только меня приняли в академию, я купил на начало февраля два билета в театры. Один в ЦДКА на «Третий удар» - это об освобождении Крыма и мне просто интересно было посмотреть, ведь я там был в этот период, и в Большой театр на «Лебединое озеро». 

Об этом стоит рассказать поподробнее. В ЦДКА у меня место было во втором ряду. А когда я уселся и огляделся, то просто обомлел. Рядом со мною сидели три генерала (представляю, как я в своей архангельской одежке смотрелся), Маршал Советского Союза Толбухин (он был командующим при освобождении Крыма), Фаина Раневская. Через пару дней в Большом Театре видел маршала Рокоссовского, который был с Валентиной Серовой, это ей в свое время Константин Симонов посвятил весь цикл «С тобой и без тебя», в том числе, самое лучшее из стихотворений времен войны «Жди меня».

А недавно (уже здесь) прочитал статью о необыкновенной судьбе этой женщины: жена знаменитого летчика дважды Героя Советского Союза Серова потом Симонов с его «С тобой и без тебя», потом маршал Рокоссовский, а кончила больной-алкоголичкой…

В академии видел тогдашнего чемпиона мира по шахматам Василия Смыслова, который играл у нас на 40 досках. Приезжали Ярон из оперетты и Александрович, человек с необыкновенно красивым голосом (И. Эренбург назвал его «медовый тенор») и столь же некрасивой внешностью. Как-то перед нами выступал Главный военный прокурор Советской Армии генерал-лейтенант Афанасьев (кстати, на первых курсах немецкий язык у нас преподавала его дочь Афанасьева). Тогдашний следователь по особо важным делам Л. Шейнин выступал перед нами и рассказывал о Нюренбергском процессе, где он возглавлял следственную группу от СССР. Как-то раз в центральном военторге увидел Папанина. А однажды нас сняли с занятий и велели самостоятельно пробиваться в Колонный зал Дома Союзов, хоронили маршала Чойбалсана.

Я понимаю, что для москвичей да и для многих наших слушателей, которые жили в крупных городах, посещение Манежа или даже Третьяковки не было чем-то из ряда вон выходящим, но для меня из моего архангельского таежного далека все это было необычным и я, помню, рассказывал это так, будто это я сидел в ложе с Рокоссовским… 

Во дворе дома, где я останавливался пару раз, жила семья генерала Карбышева, замученного немцами в плену. А на выпускном экзамене по уголовному праву я даже пообщался с нынешним вице-президентом Академии наук В.Н. Кудрявцевым (он тогда был адъюнктом в академии, по-граждански - аспирантом).

Когда мы стали учиться в Ленинграде, то жили не по частным квартирам, как в Москве, а в общежитии при комендатуре на Садовой улице. Ленинградцы, конечно, имели много возможностей познакомиться с достопримечательностями своего города, а мне так просто хотелось потрогать руками ограду Летнего сада, колонны Казанского Собора, памятник Петру Первому, колонну на Дворцовой площади и многое-многое другое, о чем я знал по книгам, стихам, картинам и рассказам. Я это и делал. Наша загруженность в Ленинграде была такая же, как и в Москве, а свободное время удавалось выкроить только в случае, если получалось приехать на день-два раньше или суметь сдать последний экзамен раньше срока. А потом я ведь возвращался не в стольный град Киев, нужно было купить подарки. И все же я успел побывать в Эрмитаже, в Петропавловской крепости, Исаакиевском соборе и много где еще.

Помнится, привез Тоне бальное платье кремового цвета. Конечно же - это возраст. Наверное в нашей тайге она нуждалась в чем-то другом. Но был молодой. Был влюбленный - хотелось порадовать чем-то нарядным. Привез Юре большого серого в яблоках коня с гривой, хвостом и стременами, а также детский набор плотницкого инструмента, и он построгал ножки у хозяйских стульев. Привез большую железную дорогу. Зеленый паровоз был с механическим заводом. И Юра с хозяином квартиры, который работал машинистом на маневровом паровозе, изучал устройство паровоза. 

В Ленинграде мы однажды целый день (это входило в программу) потратили на посещение музея криминалистики. Было очень интересно, т.к. экспонировались образцы от дореволюционных до наших дней. Мне запомнился ржавый шорный нож, которым «на кладбище Митрофановском отец дочку зарезал свою» - это слова из песни начала тридцатых годов, а оказалось, песня на фактическом материале. И еще тогда меня удивило, что среди исполнителей преступлений было много фронтовиков и даже офицеров. Но это тема для отдельного разговора, тем более что подобное имеет место и в настоящее время.