В запасе

Начинаю писать новый раздел и это о совершенно новом и совершенно незнакомом периоде жизни - о жизни в запасе. Как я уже писал, с квартирой и пропиской у меня все было решено во время моего последнего отпуска. А паспорт и пенсионное удостоверение я получил без особых затруднений. Вот вспомнил, что когда получал военный билет, то на вопрос работницы РВК, какую ВУС - военно-учетную специальность - мне поставить, я ответил, что мне безразлично. Но она разъяснила, что это совсем не так. Несмотря на то, что я уволился из авиации, должность у меня была «командир отдельного батальона», а это, как и должность «командир мотострелкового полка», подпадает под военно-учетную специальность №1. Это наиболее беспокойная ВУС в смысле привлечения на различные сборы. И она мне посоветовала, а потом и записала ВУС (номер не помню), «офицер по строительству ракетных площадок», хотя я их и в глаза не видел. Это не редкое явление в военкоматах. А потом в части попадают офицеры, совершенно не разбирающиеся в специальности, по которой они были приписаны. Во всяком случае, когда нас перед моим увольнением проверял Генштаб с развертыванием до штатов военного времени, такое было. Военкоматы, правда, за это здорово ругают. Но зато до самого перевода меня из запаса в отставку я так ни разу и не привлекался ни на какие сборы. Правды ради следует сказать, что с 1972 года я стал работать в школе военруком, а их все равно ни на какие сборы не привлекали (кроме своих военруковских, конечно).

Я не знаю, как сейчас, но тогда существовало правило, согласно которому уволенный из армии офицер имел право не поступать на работу в течение трех месяцев, непрерывный стаж при этом сохранялся. Я, правда, и сейчас не знаю, нужен ли был для меня непрерывный стаж, пенсия-то у меня была военная. Но так уж было принято, что офицеры устраивались на работу в течение трех месяцев со дня увольнения. Так или иначе, а к концу первого месяца я стал томиться от безделья и пошел по нашим офицерам-отставникам узнавать о работе.

Вспомнилось, как офицеры моего поколения постоянно подсчитывали, сколько осталось до пенсии, и постоянно бравировали бытовавшей тогда «формулой»: «Хорошо бы попасть на кадрированную пасеку: чтобы мед был, а пчел не было». А когда дошло до дела и нужно было подыскать работу, я почувствовал растерянность и дискомфорт, тем более что меня сдерживал «потолок» в зарплате - всего 81 рубль. А я, здоровый сорокапятилетний мужик, имел академическое образование и большой опыт работы с людьми и техникой. Это была, несомненно, искусственно скрываемая безработица да и простое наше разгильдяйство и бесхозяйственность. Вот и сидели здоровые мужики, на которых, прямо скажем, можно было еще долго и успешно пахать и которые умели хорошо работать (не умевших увольняли раньше времени), в различных конторах, перебирая бумажки, с которыми с успехом могли бы справиться выпускницы школы, не поступившие в вуз. В лучшем случае они устраивались различными пожарными инспекторами, в отделы техники безопасности или по линии гражданской обороны. И еще вот подумалось, а как сейчас приходится тем офицерам, которые увольняются без квартир, многие без пенсии и очень многие даже без перспективы устроиться на работу.

Но тогда у меня были свои проблемы. Было (посоветовали наши офицеры-пенсионеры) несколько приличных мест работы, но эти работы не соответствовали моему «потолку» 81 рубль (это зарплата, как я потом узнал, уборщицы в нашей школе). Приглашали, например, в аэропорт по профилю аэродромной службы. Конечно, бывший командир ОБАТО - это просто находка для начальника аэропорта, тем более, что он во время войны был командиром полка Ил-2. Но увы, там оклад был 250 рублей, высчитывали бы столько, что я получал бы много меньше, чем свои родные 81,2 рубля. Приглашал Константин Иванович Гольдберг в создаваемый им Республиканский ОСВОД. Приглашал в Республиканский аэроклуб ДОСААФ Василий Жовтый, но все это не подходило. В Казпотребсоюзе работали Исаак Ефимович Мильман, Григорий Островский и Абдулла Гасанов. Они тоже были готовы составить мне протекцию.

Находились среди нашего брата и такие (очень мало, правда), которые вообще не работали. Моя двухсотрублевая пенсия - это оклад директора вполне приличной школы, а учителю за такую зарплату нужно было набирать часов значительно больше своей ставки и вкалывать до умопомрачения (я видел это, работая потом в школе). Но прожитые в постоянном напряжении годы не давали возможности остановиться, тянуло на работу да и просто к людям. Я не мог сидеть дома или, обсуждая международные проблемы, сидеть на лавочке (мне сейчас почти 76 лет, а я так и не научился этому).

Была, правда, работа - в школах стали вводить начальную военную подготовку, а военруку денежный «потолок» не засчитывали, т.к. он готовил молодежь к службе в армии, а наша пенсия тоже шла от армии, вот они и не высчитывали «излишки». Но Тоня настоятельно отговаривала меня (она по себе знала работу в школе), и я ее послушался. А зря. Недаром одно из шуточных житейских правил гласит: «Слушай жену во всем и поступай наоборот». Зря еще и потому, что, в конце концов, в 1972 году я, все-таки, начал работать военруком, нашел себя там и проработал почти 17 лет, до 65-летнего возраста. Но это было потом. Да, забыл: побывал я и в Институте криминалистики, приглашали идти работать следователем милиции, но, во-первых, менять авиационную форму на милицейскую - меня не поняли бы наши офицеры, а потом - ну какой из меня следователь. Юридическую академию я окончил в 1953 году, а тут заканчивался 1969 год, я не работал по академической специальности 16 лет. Забыл, конечно, все… Короче, не пошел.

Поиск работы продолжался не менее недели, и я, в конце концов, поступил в… магазин-салон «Приборы». Десять из двенадцати работников были старшие офицеры-запасники, в том числе трое из нашей дивизии (они меня туда и пригласили). А директором был бывший начальник штаба стрелковой дивизии. Но главное, это был магазин только по названию. Мы организовывали лекции по внедрению новых приборов для сотрудников научно-исследовательских институтов, читать эти лекции приезжали из Москвы или Ленинграда сами разработчики этих приборов. А потом наши НИИ покупали через нас и, главное, по безналичному расчету, эти приборы. Там было тепло и чисто, а обедать я ходил домой, т.к. это было совсем рядом (угол Красина-Курмангазы). Но темп работы (если это, вообще, можно назвать работой) был таков, что можно было просто уснуть - сильный перепад в нагрузках на организм после «сумасшедшего дома» в ОБАТО. За день к нам заходили не более двух десятков человек, из которых половина - просто поглазеть, увидев, какой-нибудь осциллограф на витрине. А если вдруг появлялся настоящий покупатель, каждый из нас старался затащить его к себе в отдел, т.к. мы просто дурели от безделья. А это было тяжело, тем более что у меня как-то не получалось сидеть, положив перед собою какой-нибудь лист или накладную, и изображать, что я занят изучением данного документа.

В армии, конечно, тоже разные нагрузки в разных службах, но мне после ОБАТО, где только личный состав совсем не давал скучать, не говоря о прочем, такое сидение было явным отступлением от нормы, к которой привык организм за многие годы армейской жизни. Конечно, мы там устраивали различные политзанятия, проводили другие занятия, занимались погрузкой и разгрузкой прибывающих грузов. Все это было не то, чего хотелось. И, проработав чуть более года, я ушел к Володе Лобанову в армейскую окружную кинопрокатную базу начальником отдела секретных и учебных кинофильмов.

И здесь мне хочется отметить одно наблюдение: редко кто из тыловиков нашей дивизии шел работать после увольнения на должности, так или иначе связанные с материальными ценностями, т.к. они представляли, что это такое. И, наоборот, офицеры других служб пробовали себя в этом качестве, полагая, видимо, что не боги горшки лепят. В итоге один еле выпутался с должности начпрода (какой он начпрод, если всю жизнь проработал в моботделе) военного госпиталя, другой до самой смерти радовался, что успел «соскочить живым» с должности начальника снабжения меховой фабрики, третий что-то выплачивал за недостачу имущества высокогорному катку «Медео», где он немного поработал… А мой приятель полковник Соколов быстренько выскочил сначала из окружного военторга, а потом и с должности начальника управления парками города. А Феликсу Басину за то, что мешал воровать в том же парке, устроили «подставу», и он 3 или 4 месяца отсидел в КПЗ, пока его не оправдали по суду.

Должен покаяться: пока я не стал командиром части, я не очень уважительно относился к тыловикам (не раз слышал приписываемую Суворову фразу: «Интенданты и прочая сволочь - на левый фланг!»). И когда я познакомился с этим, став командиром части, я просто благодарил бога за то, что у нас в части были крепкие тыловики. А сколько командиров были сняты с должности за то, что проворовался или просто просчитался начпрод или начвещ… Это, так сказать, наблюдение в защиту тыловиков.

После того, как я проработал у Лобанова где-то около полугода, меня вызвал наш районный военный комиссар полковник Рамазанов (умер давно-давно). Он знал меня еще по дивизии, куда он ходил с просьбами о квартирах к нашему генералу. Он стал меня «сватать» на должность военрука, предлагая любую школу района по моему выбору (у меня все-таки была академия, а она и на гражданке - академия). Дело в том, что с сентября 1972 года начальная военная подготовка вводилась во всех школах Союза, а для этого военкоматам предстояло подобрать большое количество офицеров запаса. До этого НВП была (для пробы) введена лишь в 40% школ. По рекомендации Рамазанова я согласился на СШ №12 - школа с казахским языком обучения, но преподавание НВП во всех школах Союза предполагалось на русском языке, а городские казахи говорили по-русски просто хорошо (фактически - второй родной язык) - и на полставки в СШ №28 им. Маншук Маметовой, в которой был всего один девятый и один десятый классы и отдельный военрук им не полагался. Директором нашей (12-й) школы была Рафика Бекеновна Нуртазина, с которой я проработал около пятнадцати лет, а в СШ №28 - Галина Тимофеевна Пшенина. Школы располагались рядом и имели общий двор (на втором этаже был даже переход из нашей школы в 28-ю). Июнь я еще оставался работать на кинобазе и имел возможность запастись некоторыми материалами для оформления будущего военного кабинета.

В порядке отступления хочу отметить одно немаловажное в моей жизни событие: 7 февраля 1972 года мы с Тоней отпраздновали серебряную свадьбу. У нас сохранились несколько фотографий этого мероприятия. И здесь еще один момент: пережив с Тоней и золотую свадьбу, мы так и не обменялись золотыми кольцами, хотя различных золотых украшений ко времени нашего отъезда в Израиль у Тони набралось около полутора десятков. И все это Тоня раздала внукам. Среди этого, правда, было и обручальное кольцо, которое я подарил ей к серебряной свадьбе. Себе я так и не удосужился приобрести. В феврале 1947 года было не до этого, для свадьбы я даже продал одну пару сапог… Ничего, по-моему, обошлось.