Пора?

     Ах, папа-папа… Он стоял за спиной у отца и с чувством глубокой, до слез, жалости смотрел на беззащитный маленький в старческих веснушках затылок, обрамленный редкими тонкими седыми волосами. Отец ел какой-то супчик, привычно и невкусно приготовленный на несколько дней им самим из купленной в соседней лавке полукурицы. После смерти мамы отец сразу и безнадежно сдал. Да и какие уже надежды у одинокого старика в чужой стране, которая непрерывно борется со всем миром за что-то свое, не нужное ни ей, ни миру.
    Пора было уходить, с минуты на минуту должен был подъехать минибус, который увезет его в аэропорт, на улице ждали жена и сын, вышли проводить в долгую дорогу и на долгую полугодовую разлуку. Они с отцом попрощались ещё вчера, а сейчас, когда он стоял с женой и сыном на тротуаре возле большой дорожной сумки в ожидании машины, что-то вдруг подтолкнуло его, и он побежал к отцу в хостель. 
    Отец сидел в кухонном закутке своей комнаты и ел супчик. Он не стал вставать, просто сразу прослезился и прижался маленькой легкой седой головой к его рубашке. Вспомнилась вдруг офицерская фуражка с кокардой, окаймленной авиационной «капустой», которую он, маленький мальчик, очень любил примерять перед небольшим зеркалом в прихожей. Фуражка была ему сильно велика, сползала то на лоб, то на затылок, почти на спину, и приходилось туго затягивать блестящий ремешок под подбородком…
- «Спасибо. Спасибо, что зашел, сын».
- «Спешу. Очень хотел тебя увидеть. Прости, что мало. Сам понимаешь – семья, сын… Улетаю. Пока. Держись, солдат. До встречи».
- «Держусь. Не волнуйся. Всё нормально. Лети спокойно. Работай. Я всё понимаю. А до встречи… Не торопись, успеем. Прощай, сын. Ты знаешь, ты для меня всегда был главным».
- «Я знаю, папа. Я с тобой. Я люблю тебя».
- «Пошел. До свидания», - он обнял отца сзади. Тот снова прижался к нему маленькой легкой седой головой и прощально кивнул. Уже много лет они встречались и расставались так.

    Он прилетал на несколько дней за тысячи километров с одной мучительно-спешной пересадкой в Домодедово, с облегчением проходил пограничный контроль в Бен Гурионе, в цоколе аэропорта входил в вагон, садился на мягкое синее сиденье дизель-экспресса и через два часа оказывался дома – в трехкомнатной съемной квартире в пятиэтажном здании, стоящем на склоне длинного холма между двумя скоростными проспектами – один вплотную, на него выходили окна квартиры, второй подальше; оба шли здесь на подъем, поэтому шум автомобилей и особенно автобусов днем и ночью был неотъемлемой частью жизни. Под горой за трехкилометровой полосой отчуждения на доброй четверти горизонта расположился большой нефтеперерабатывающий завод с вестовыми и дымовыми трубами с легкими облачками над ними, бетонными градирнями и куполами хранилищ. По ночам, когда немного стихал автомобильный шум за окном, слышно было, как завод ритмично пыхтит и постукивает, иногда глухо ухает и ревет, как будто матерая самка динозавра не может сдержать эмоций в любовных утехах.
    Приходилось ложиться спать в радионаушниках. Поначалу он неплохо засыпал под чарующие стоны муэдзинов с FM-диапазона, но как-то утром почувствовал, что его неудержимо тянет пристроиться коленями на коврик, повернуться в сторону Каабы и кланяться, кланяться, кланяться. Он подумал, что вот-вот - и он может поддаться желанию примерить поясок шахида – всё к тому располагало – и с сожалением отказался от муэдзинов. Хорошо пошла классическая музыка, особенно легкий и воздушно-прозрачный Моцарт, но в четыре утра её обычно сменял диксиленд, который в капусту шинковал спокойные ночные биоритмы. Новостные передачи BBC с Кипра были продуктивны: под них и засыпалось хорошо, и английский язык стал продвигаться быстрее. Но вещание BBC прекращалось в два часа ночи, и под утро он просыпался от тяжелого шума и треска в наушниках. 
    Наушники эволюционировали. Сначала это были большие чашки с металлической дугой вокруг головы. Пожалуй, они добавляли мужественного авиаторского шарма, но спать в них было жестко. На смену чашкам пришли аккуратные ушные вставки. Эти поочередно выпадали из ушей, и тогда музыка в одном ухе смешивалась с шумом машин в другом. К утру вставки больно вдавливались в слуховое отверстие, как клин маленького испанского сапожка. Впрочем, заканчивалось всё одинаково – рвались провода от постоянного нервного ворочанья в постели. Он даже ворочаться научился по-особенному: группировался и рывком перекладывался на другой бок, придерживая провода рукой. Совершенства, правда, не достиг, не всегда во сне удавалось контролировать движения – мешали мокрые от пота простыни, сбившиеся в жгут. Да и координация движений была уже не та что в юности. Как и координация мыслей. 
    Года полтора назад жена отдала ему свою мягкую серую наглазную повязку с встроенными в нее плоскими наушниками – техническая мысль не стоит на месте. На этикетке было написано “SleepPhones” и «Пижама для ушей» и был нарисован симпатичный кудрявый баран в наушниках. Баран так баран, не обидно. Зато провода здесь были прочные и пока не рвались. Говорят, повязку можно было даже стирать, предварительно вытащив из неё наушники, но было лень. Так он теперь и укладывался, надев на глаза и уши грязноватую универсальную повязку с Моцартом или новостями, почему-то всегда неприятными и тревожными. В целом всё это гармонировало с жизнью в квартире и за её окном и состоянием его души, задумчиво покачивающейся на легких качелях между «хватит» и «ещё нет».

    В самом начале далеких уже девяностых годов он принял решение эмигрировать. Страна деградировала и разваливалась на глазах. Хирел институт, где он уже долгое время был уважаемым доцентом, деканом факультета и имел неплохую репутацию. В служебной характеристике так и было написано «пользуется авторитетом и уважением» и он порой задумывался, пользуется ли? Иногда хотелось как-то воспользоваться, особенно когда он видел, как студент-троечник паркует свой Мерседес рядом с его скромной «копейкой», но как? 

    Когда-то еще в бытность аспирантом они вдвоем с надежным товарищем перерешали за лето все контрольные задания для заочников по четырем предметам своей и смежной кафедр. Тогда они очень прилично заработали. Но это была хоть и не вполне этичная, но работа. Причем адски тяжелая, потому что решал он всё честно и правильно. Потом ему полгода снились замысловатые уравнения идеальной жидкости да назойливый сонм греческих букв, которые ради такого случая пришлось выучить, чтобы, не дай бог, не перепутать дельту и сигму или дзету и кси. Годами позже, периодически проверяя контрольные работы заочников, он вдруг погружался в дежавю: где-то он это видел и читал. Всё решено правильно, более того, безукоризненно, вот только греческие буквы исказились до неузнаваемости. Чтобы не мучить себя угрызениями совести, он за год переписал все контрольные задания для заочников по своим предметам и переиздал их. Эффект был впечатляющий. Следующий поток заочников почти в полном составе завалил его предметы, так как студенты не смогли к сроку выполнить контрольные работы. На экстренном совещании ректората ему погрозили пальцем и предложили поработать со студентами индивидуально: «Отчислить-то мы их, конечно, можем. Но с кем вы, уважаемый коллега, работать будете? Не забывайте, что на восемь студентов у нас приходится один преподаватель, восемь отчисленных студентов – это один уволенный преподаватель». Ладно, пришлось поработать индивидуально.

    В суматошное время перестройки он довольно быстро втянулся в научно-коммерческую деятельность. Если в институте от хоздоговорной работы, которую ты сам же нашел и «в клюве» принес в альма-матер, тебе и соратникам доставалось не больше трети, остальное шло на оборудование, командировки, а главное – на содержание аппарата института, то в ВТК – временных трудовых коллективах, которые легко создавались и легко же исчезали – фонд зарплаты не был ограничен ничем. Правда, при таком подходе системная научная работа в вузах и НИИ очень быстро сошла на нет, так как умы и их муляжи быстро перекочевали поближе к деньгам. 
    Ему с коллегами регулярно удавалось продавать свои многочисленные научные и технологические наработки, поскольку многие однокашники, ушедшие после института на производство, были уже при высоких должностях и имели доступ к фондам развития своих предприятий, которые в любом случае должны быть освоены. Схема взаимодействия науки с производством здесь была простой: производство выделяло деньги, наука писала толстый отчет с более-менее приемлемыми рекомендациями, реализация которых, как правило, откладывалась на потом. Дальше – его подпись и печать ВТК со стороны науки, подпись и печать однокашника со стороны производства. Деньги делили. А деньги были немалые. За полгода удавалось заработать столько, сколько за десять предыдущих лет. Правда, деньги дешевели на глазах да ещё почему-то исчезали из обращения. 
    Хорошо запомнилось, как он по большой протекции получал в солидной сберкассе переведенную тем самым однокашником сумму за выполненную работу. В огромной очереди толпились сумрачные люди. Денег к выдаче не было уже несколько дней, а если вчера на тысячу в соседнем ларьке можно было купить бутылку птичьего коньяка «белый аист», то сегодня уже только пятидесятишестиградусную водку «коленвал», прозванную так за ступенькообразное слово «водка» на серо-зеленой этикетке, а завтра и вовсе - розоватый портвейн… Всем было тревожно. Деньги с заднего двора сберкассы ему отгружали два дюжих охранника. Он отдал им большую сумку из-под грузового парашюта. В неё входило семьдесят килограммов базарной картошки, это он проверял неоднократно, закупая и закладывая овощи на зимнее хранение. Пятирублевки в пачках были, как оказалось, полегче картошки, но кило на тридцать сумка тянула вполне. Охранники помогли ему закинуть ее в багажник Жигулей, и он, чувствуя ответственность, поехал выдавать зарплату. Делили заработок на четверых – три партнера и однокашник – у него в гараже на большом листе фанеры. Купюры сосчитать было невозможно, поэтому деньги по-братски делили небрежно упакованными пачками.
    Понятно, что формальная наука в стране быстро зачахла. В стороне от коммерции первое время оставались только философы и филологи. Эти воспряли духом позже, когда нарождающимся партиям и общественным объединениям потребовались более-менее оригинальные концепции и программы, а независимые национальные республики занялись переименованием городов и улиц. Вскоре стала исчезать и коммерческая наука, поскольку фонды развития производства у однокашников быстро иссякли, особенно после приватизации предприятий, как правило, теми же однокашниками.

    Как-то на улице он лоб в лоб столкнулся с приятелем, которого не видел больше двадцати лет. Он знал, что тот окончил институт физкультуры и работал где-то тренером по игровым видам, кажется, по баскетболу. В его глазах это было признаком легкой интеллектуальной второсортности. Сергей только что вышел из своего белого Мерседеса и расстегивал последнюю пуговицу роскошного длинного черного кашемирового пальто с алой атласной генеральской подкладкой. Похоже, всё у него было о-кей.
- «Привет, Сережа. Сколько лет, сколько зим!»
- «Здравствуй, дорогой», - Сергей говорил медленно и со значением, как уважаемый кавказский человек. Они приобнялись, пожали друг другу руки.
- «Ты, я слышал, доцентствуешь?»
- «И деканствую немножко».
- «И как?»
- «Время, сам знаешь… А ты?»
- «У меня бизнес, - это было сказано серьезно, без привычной в таких случаях усмешки, - тупик в промзоне взял в аренду».
Сергей о чем-то задумался на секунду: «Слушай, тут тема возникла, хозяин склад продал, выселяют. А у меня там вагон спирта разложен. Нужно пристроить. У тебя есть кто? Лучше всего, чтобы купили. Перескладировать – деньги терять».
- «Как это? Я думал, спирт цистернами меряют».
- «В литровой стеклотаре. Рояль, слышал?»
    Питьевой спирт Royal был ходовым товаром. В фигурной литровой бутылке с красочной этикеткой и роскошной надписью Royal с золотой короной он притягивал внимание многочисленных почитателей. Он и сам как-то пробовал его: жесткий вкус сивухи, осажденной чем-то химическим, остался на языковых рецепторах до сих пор.
- «Да, слышал. Польский?»
- «Наверно. Бумажка есть, сертификат. Там написано, что польский. Не бери в голову».
Что его дернуло тогда ответить, что пристроить, пожалуй, можно?..
- «А когда?»
- «В бизнесе всё всегда вчера, - назидательно сказал Сергей, - я должен освободить склад через две недели. Берем товар пополам. Там тысяч пятнадцать литров. Ты расталкиваешь свою половину, я свою. Оплата натурой».
- «Это как?».
- «В коробке шесть литровых бутылок. Каждая шестая твоя».
- «Я столько не выпью».
- «Бизнесмен... - Сергей снисходительно усмехнулся. - Продай, деньги за каждую шестую твои. Впрочем, можешь выпить. Но потом, после реализации. На похороны не забудь пригласить. Завтра в офис ко мне подходи, обсудим, - он протянул визитную карточку,- до завтра».
    Назавтра они встретились у Сергея в офисе – небольшой комнате в многоэтажном здании бывшего городского управления транспорта. В коридорах было оживленно: тут и там сновали озабоченные люди с калькуляторами, пачками документов и прочими атрибутами деловой активности, вдоль стен были хаотично сложены коробки, ящики, тюки. В офисе были стол, два стула, телефонный аппарат с факсом, Сергей и наверное штук сто картонных коробок с Роялем в углу. Сергей прохаживался с беспроводным телефоном вдоль стола и с кем-то договаривался о поставке оптовой партии спирта. Он закончил разговор, протянул ему трубку: «Звони, договаривайся. Лучше, если сами приедут и заберут. Скидку дадим за самовывоз».
    Он уже вчера пожалел, что согласился. Ну с кем он будет договариваться? Нет у него таких серьезных оптовиков на примете. Несерьезных тоже нет. Он знал, конечно, что многие студенты уже хорошо освоили этот рынок. Но не обращаться же к студентам, в самом деле. Однако взялся – делай.
- «Знаешь, ты мне доступ на склад дай и разрешение на вывоз. Остальное я сделаю. У меня две недели».
- «Ну, смотри сам».

    В две недели он не уложился. Уложился в три. Действовал так: с утра заезжал на склад, загружал под завязку свою «копейку» коробками с Роялем и отправлялся по торговым точкам – комкам и ларькам, которых было великое множество на улицах их большого города. В цене он сориентировался быстро и сразу предлагал свой товар процентов на пять дешевле, чем конкуренты. Сейчас-то он понимал, что могли и побить, а тогда над этим не задумывался. Да и торговых точек было так много, что он всего лишь два или три раза побывал в одном месте дважды. Такой метод работы вполне соответствовал его подходу к жизни. Короче говоря, за три недели он продал всё. Барыш равнялся его двухгодичному доцентскому заработку. Тот же Сергей помог превратить умирающие рубли во вполне живые доллары, что по тем временам грозило чувствительной статьей уголовного кодекса. А что делать?

    Из этого коммерческого опыта он сделал два вывода. Во-первых, купить и продать – это прибыльнее и проще, чем наука: изучать, искать приложение, предлагать решение, доказывать, внедрять… И уж точно быстрее. Утром стулья, вечером деньги. И во-вторых, его метод асфальтоукладчика – делай всё и всё делай сам – в бизнесе не очень хорош. Сергей проделал ту же работу, не выходя из офиса: телефон, пара деловых встреч за чашкой кофе… Правда, и Сергей едва-едва уложился в три недели.
 

<< предыдущая          следующая >>

______________________________________________________________________

​

|К читателю|  |Воспоминания отца-1|  |Воспоминания отца-2|  |Проза|  |Доцентские хроники| |Письма внуку|  |Поэзия|  |Контакты|