Нурик
(Из сборника «Доцентские хроники»)

          Чтобы передать потомкам мудрость предков, необходимы:                          мудрость, предки, потомки и учитель.
                                                                           (Житейская логика)


- «Нурик, здравствуй, дорогой. Карета подана».
Нурик – это Нургали, доцент, мой старший товарищ, коллега, в чём-то наставник. Я тянусь вправо, открываю ему дверь моих Жигулей цвета «охра золотистая»: «Садись, поехали».
- «Сейчас, Юрочка, воздуха глотну».
Юрочка – это я. Тоже доцент, младший товарищ в нашем с ним коллективе. Едем мы на ТЭЦ, там наши студенты на практике, а мы ими руководим, каждый своей группой.

Производственная практика на третьем курсе это время вплотную познакомиться или, на худой конец, взглянуть на то, что ты выбрал в качестве жизненного пути. В восторге не все. Кто-то разочарован, кто-то обеспокоен. Некоторые, правда, были готовы заранее, этим проще. Это что касается студентов. Для преподавателя практика в основном синекура. Ты вроде и на работе, и в то же время можно расслабиться, регламент свободный да и делать тебе на производстве особо нечего. Ну вводный инструктаж, проверки время от времени, на финише приём отчёта по практике. Всё. Студентами на станции руководит специально назначенный руководитель от производства, обычно заместитель главного инженера. Оно и понятно: и рабочие места, и техника безопасности – всё в подчинении администрации, преподаватель здесь всё-таки инородное тело. И это несмотря даже на то, что и директор, и главный инженер, и половина ИТР станции – его однокашники и выпускники. Просто каждому своё.

Неделю назад мы привезли студентов на ТЭЦ, подготовили приказ на практику, провели инструктаж и расписались в журнале по ТБ – первое и самое главное на любом производстве. И уехали. Я говорю во множественном числе, потому что мой старший товарищ безлошадный и мы пользуемся моей машиной. ТЭЦ находится в пятнадцати километрах от города, добираться туда пригородным или станционным вахтовым автобусом преподавателю не с руки. Студенты – другое дело. Для них это судьба. Сегодня мы едем во второй раз.

- «Глотнул?»
- «Что? Не понял… Ты злой, да?»
- «Воздуха».

Вчера мы с Нургали в родном институте слегка приняли на грудь. Приехал опоздавший к сессии заочник, начальник чего-то и наш давний товарищ, между прочим, и мы в нарушение всех этических норм, но в полном соответствии с традициями посидели в моей лаборатории. Я как-то поотстал, а Нурик с товарищем, похоже, досиживали по-взрослому. Сегодня я, хоть и не очень свеж, но к рулю внутренним голосом допущен, а он… Никак вот ручку двери не нащупает.

- «Садись, открыто».
- «Вижу я. Открыто, закрыто – какая разница? Жизнь мимо проходит...»
Нурик, отяжелев, становится непрост. Из глубин его души поднимается боль, протест и неудовлетворённое самолюбие. Временами он отдаёт распоряжения, о которых, впрочем, сразу забывает. Правда, иногда, совсем потом, вдруг спрашивает, к примеру: «Серёга… приехал?». Никак не вспомнить, кто это, Серёга, но я, тост за тостом возвращаясь назад, вычисляю, что Серёга – это студент-заочник, который второй год исполняет роль личного шофёра Нурика, и которого он, по-видимому, распорядился вызвать. В пустоту распорядился, между прочим, поскольку в тот раз сидели мы втроём: Нурик, наш кафедральный мастер, и я, причём мастер уже давно вышел покурить и к вечеру пока ещё не вернулся, а я эти распоряжения не воспринимаю по предварительному обоюдному согласию. Бывает. Ещё он любит, взяв сильно и доверительно собеседника под руку или обняв за плечи, декламировать глухим медленным голосом: «Я обиды свои буду нянчить до гроба…»
Основная его обида – это однокашник по питерской аспирантуре. Однокашник теперь проректор, а заодно руководит кафедрой, где мы работаем.

«Ладно, поехали», - тяжело устраивается Нургали на соседнем сиденье, - только, ох, останови если что. Ву-уу… Юрочка, а давай в турчатник заскочим, возьмём».
- «Товарищ, а работа?! Студенты ждут».
- «Во-первых, никто никого не ждёт. Вообще в этой жизни никто никого не ждёт…»
Совсем плохо. Если он в таком состоянии начинает выстраивать философическую последовательность, это надолго.
- «Во-вторых…»
Нет, темп неплохой, может, обойдётся.
- «Во-вторых, я старше. Ты старшего товарища не уважаешь!? А ведь вся наша жизнь зиждется… я правильно слово сказал?.. зиждется на уважении. Одного другим. И наоборот».
Наоборот – это, наверное, другого одним. Я молчу, давно не уважаю никого, не сложилось как-то. Все кумиры куда-то улетучились. Жили-были – и нету. Вот профессионала, пожалуй, я уважаю. Любого. Кто знает, умеет и делает, что знает и умеет. Но это такая редкость. Искоса смотрю на Нурика - сидит, мается. В зеркале вижу отражение своего правого глаза за дымчатым стеклом очков. Хм… Да уж, действительно, такая редкость…
- «В-третьих, я пригублю, слышишь, только пригублю…»
Упорный он. Строит свою последовательность. И пока только до трёх досчитал, а ведь кандидат наук, с цифрой дружит, наверняка и дальше может… Я быстро вставляю: «Ладно, только пригубишь после ТЭЦ. Мы там быстро отметимся, и всё. О-кей? Это моё условие».
У этого условия причина простая. Если он пригубит до, а не после, я на ТЭЦ не попаду. С ним опасно, а его не бросишь. А кто работать будет? Простая трезвая мысль простого трезвого доцента.
«Согласен», - трудно, тоном и голосом растратчика-завбазой из «Приключений Шурика», отвечает Нурик, - «Только быстро».
Я понимаю, но переспрашиваю: «Что быстро?»
- «Отметимся быстро».

В стране полусухой закон, тяжёлая година. Энергичный новый хозяин, вспоенный солнечным воздухом Ставрополья, одним мановением освободил торговые точки от исконного нашего продукта – хмельного жидкого золота, казну от половины налоговых поступлений, а народ  от источника простой житейской радости. И страна ушла в алкогольное подполье. Ушла, но не сдалась. Наши не сдаются. Под танк – пожалуйста, а сдаться – никогда.

Турчатник – понятие этнолингвистическое. Видимо, первопроходцами здесь были предприимчивые сыны Босфора. Географически – это район частной застройки. Извилистые узкие, в одну машину, улочки, тупики, высокие глухие заборы, металлические калитки и ворота. Это воронья слободка, место, где в любое время суток можно взять самопальную пшеничную водку или неизвестного происхождения портвейн, в народе его простецки зовут шмурдяк розовый, достаточно протянуть в оконце в калитке красную или пару синих купюр и получить в ответ желанную бутылку. Можно и пару чеков анаши. Таких мест в городе с десяток, их знают все. Насколько точно это название, судить не берусь. Среди торгующих не встречал я только негров и японцев, но я не везде бывал, привык к двум-трём точкам. Да и всё описываемое относится к середине восьмидесятых годов. Сейчас палёной водкой торгуют в городе и стране повсюду и с размахом. Видел за прилавком негров. Японцев по-прежнему не встречал, хотя кто их знает. Древний народ, далёкая, таинственная культура…

Подъезжаем к месту. Большеглазый неулыбчивый смуглый мальчуган лет шести-семи понятным жестом показывает нам направление. Быть тебе, хлопчик, автоинспектором. У голубых высоких ворот с неразборчивой длинной надписью белой краской останавливаемся. Написаны, по-моему, название улицы и номер дома, все буквы сверху из кириллицы, но краска потекла, и каждая буква получила беспорядочное развитие вниз. Буквы притягивают взгляд и смущают. Нурик нацеливается выйти, но с первой попытки не получается. Замешкался. Я хочу помочь, в это время ворота приоткрываются, в щель проскальзывает девочка лет восьми, по виду сестра того мальчика. Она подходит к нам и строго смотрит на моего товарища через полуопущенное стекло. Угадала. Он с трудом достаёт из кармана портмоне, из него средним пальцем вытягивает смятый червонец, неудобно подхватывает его указательным пальцем и протягивает девочке. Та исчезает за воротами и мигом (не здесь ли великий наш лицедей учился мгновенному перевоплощению?) возвращается с бутылкой пшеничной. Где её делали, из чего её делали?.. Не вопрос. Кому это интересно? Нурику? Может быть, но не сейчас. Я жестом подзываю девочку и забираю бутылку. В глаза товарищу стараюсь не смотреть, зачем мне эти переживания? Жизнь и без того полна ими. А ещё говорят: еврейские глаза, полные вселенской печали. Бывают и печальнее. Под присягой могу подтвердить. Ну, здравствуй, здравствуй, новый день! Пора за дело.

Город остался за спиной. Далеко впереди видны две трубы, одна, высокая, дымит буроватым дымом, вторая, пониже, без признаков жизни. Начало лета, половина оборудования на ТЭЦ не работает, на профилактике. Пятнадцать километров среди жёлто-серых малоухоженных полей по обе стороны дороги, безлюдная деревенька в десяток изб посередине пути. Доезжаем быстро. Обычно я ставлю машину у проходной, на территорию захожу пешком. Так положено. Сейчас смотрю на старшего товарища и понимаю: не дойдёт, а главное, не пойдёт. Сигналю охраннику, прошу связаться с главным инженером, получаю разрешение, проезжаю прямо к административному корпусу. 
- «Пошли».
- «Я посижу. Ты там моих тоже подкрути. И отметься за меня». 
Отметься – это покажись на глаза станционному руководству за себя и за того парня. Спорить бессмысленно, да оно и к лучшему наверно. И не впервой. Взаимопомощь, взаимовыручка, локоть друга, плечо наставника…

…Я был тогда зелёным ассистентом на кафедре. У заочников шла лабораторно-экзаменационная сессия. Это весенняя пора, когда студенты-заочники берут на работе учебный отпуск и собираются на месяц в институте, чтобы выполнить и защитить лабораторные работы, сдать зачёты, потом экзамены и перевестись на следующий курс. Оглядываясь назад, понимаю, что толку от этого нет никакого. Непрерывные без выходных двенадцатичасовые занятия: две пары – один предмет, две пары – другой, две пары – третий, потом коллоквиум или семинар. В голове студента остаётся винегрет из неопределённых интегралов, изобарных теплоёмкостей, межмолекулярных связей и общественно-экономических формаций, на пальцах – мозоли от ручки. Преподавателям в это время тоже несладко. Но надо. 

У меня только-только началась вторая лабораторная пара по термодинамике, студенты сделали по две работы и сейчас, торопясь, дописывали отчёты. Кто-то уже закончил и подсел к моему столу, крест-накрест дочитывая написанное и готовясь к защите. Кто-то ушёл, мол, завтра сдам. Заочникам можно.
- «Так, что у вас? Показывайте. Это число откуда? Результат объясните. А почему у вас один отчёт на троих? Ну и что, что делали группой, диплом-то каждый сам собирается получать или один на всех? Готовьте отчёты, пожалуйста, результат вроде правильный».
Тоскливо думалось: «Когда уж этот день закончится? Завтра, кажется, полегче. Хорошо, что в перерыв успел в кассу за зарплатой сбегать». 

И тут в лабораторию зашёл мой уважаемый старший товарищ, доцент Нургали. С Сергеем. Наклонился к уху: «Юрочка, на машине?»
- «Нет».
- «Зарплату получил?»
Вопрос опасный, но я честен: «Да».
- «И я. Мысли есть?»
Вопрос понятный и ожидаемый.
- «Студенты вот есть, и пара только началась».
- «Отпусти».
- «Как это, отпусти? У каждого по две лабораторных к защите, восемнадцать человек по списку».
- «А старший товарищ страдает? А зарплата? А Серёга за рулём?!»
Сергей тихой тенью маячил в дверях лаборатории. Загадочная фигура. Тоже заочник, толковый, тихий, всегда погруженный в какие-то свои дела. Или дела старшего товарища. Сын полковника-силовика, между прочим.
- «Ладно, попробую быстро принять».
- «Хорошо, Юрочка, у меня как раз здесь немного есть, Серёга выручил», - он приоткрыл портфель и предъявил лежащую на дне початую бутылку коньяка, - «двадцать минут тебе хватит? Некомплект, сам видишь», - он кивнул на сумку.
Они с Сергеем прошли сквозь лабораторию в мой кабинет, а я повернулся к студентам: «Прошу».

Трое у стола. Отчёт у каждого. Результат правильный. Задаю по вопросу. Ответы правильные. Тройки достаточно? Достаточно. Зачтено. Следующая группа. Трое. Отчёт у каждого. Результат правильный. Ответы правильные. Тройки достаточно? Зачтено. Дальше. Трое. Отчёт у каждого. Результат правильный. Ответы правильные. Тройки достаточно? Зачтено… Стоп, это что?
- «Что это?»
- «Лаба, позавчера делали, сегодня сдать хотим».
Я поднял голову. Студенты столпились вокруг стола, некоторые что-то судорожно дописывали на коленке, на спине товарища. Их явно стало больше. Похоже, добавились и те, кто ушёл было. Почуяли фарт. И что делать? Товарищу пообещал, а сам?.. Быстрее я уже не могу.

Нургали выглянул из кабинета. Ему явно полегчало. 
- «Юрочка, как дела? - он медленно обвёл лабораторию пристальным взглядом, - та-ак, понятно, - поманил меня рукой, - можно на минутку?»
Я зашёл в кабинет.
- «Долго ещё?»
- «Я стараюсь. Принимаю уже как попало, лишь бы что-то было написано».
- «Вижу. Посиди здесь с Серёгой, я вот тебе оставил, - он показал бутылку, - дай мне с аудиторией поработать, десять минут».

Это, конечно, против правил, но как исключение и с учётом того, что он вёл у этих студентов лекционный курс, а я веду за ним лабораторные, допустимо. В порядке наставничества, так сказать. Через двенадцать минут, это осталось в памяти, он открыл дверь. В лаборатории не было никого.
- «Нурик! Ты их выгнал?!»
- «Ты что? Мы же преподаватели, - он повторил явно с большой буквы, - преподаватели».
- «А как? Я ускорился до предела, и что? Ты видел…»
- «Ладно, объясняю, - он ткнул пальцем в корявую из неизвестного алфавита букву где-то посередине страницы отчёта, лежащего на столе, тяжело посмотрел мне в глаза, -что это?»
Я попытался присмотреться.
- «Та-ак, - он перевёл палец на другую букву, не менее замысловатую, - а это? Не знаешь - иди, готовься. Подготовишься - подходи, - Нургали значительно посмотрел на меня, - всё. Сказали, что завтра придут сдавать. Почувствовали, что халява кончилась. Никогда не допускай халявы, сядут на шею».
Так я набирался преподавательского опыта.

На ТЭЦ тем временем всё было как обычно. Половина студентов на рабочих местах, остальные кто где. Кто-то дома, несколько девочек в техотделе переписывают станционные должностные инструкции, готовят отчёты за всех. 
Захожу к главному инженеру, моему давнему выпускнику: «Здравствуй, Асхат»,
- «Здравствуйте, уважаемый».
- «Как тут наши?»
- «В порядке, работают».
- «Все на месте?»
- «Сейчас узнаю, - снимает трубку, - Александр Борисович…»
- «Ладно, Асхат, я сам. Да и некогда, у меня там товарищ в машине».
- «А, понятно. Передавайте привет… Пусть выздоравливает».

Толковы наши выпускники. Всё знают, всё понимают, а повзрослев, умеют и принять жизнь такой, какая она есть. А если серьёзно, то, отработав преподавателем десяток-полтора лет, начинаешь иногда задумываться над тем, что подспудно ощущал всё это время. Ответственность за будущее это называется, ни больше ни меньше. Я вижу перед собой сто пар глаз. Эти люди будут знать и уметь то и так, чему и как я смогу их научить. Если я силён и интересен, они будут сильными и интересными. Если я профессионал, они будут профессионалами. А вот если я слаб в своём деле, увы, не смогут они этого оценить, и то, чему я их научу, не будет правдой. Такая асимметрия. Выйдут они из института – и что? Всё сначала? А время идёт и идёт, и уже бесконечно жаль бесцельно прожитых лет… Вот тебе и выбор, дорогой учитель: соответствуй или уходи. Ну ладно, не сейчас, вроде я уже думал сегодня о чем-то таком. Это тема для отдельного разговора.

- «Ты как, дружище?»
Товарищ тяжело открывает глаза: «Юра, ты садист. Так долго. И унёс».
- «Ладно, поехали, - достаю из портфеля пшеничную, - лечись».
- «На ходу, что ли?»
Мы выезжаем с территории ТЭЦ, отъезжаем метров триста, останавливаемся: «Пожалуйста».
- «Я один не могу! Мне в глаза человеку смотреть нужно, поговорить нужно…»
Из предыдущего никак не вытекает, но это правда. Я не учёл. Уважаю. Если даже сейчас человек настаивает на собеседнике – это принцип. Есть принцип – есть человек, нет принципа – нет человека.
- «Тогда терпи, могу домой отвезти».
- «Ты что?! Труп привезёшь. Ты трупы умеешь возить? Не-ет, не умеешь…»
- «Ну, тогда как?»
- «Стой, вот-вот, здесь».
Мы как раз проезжаем через ту самую безлюдную придорожную деревеньку. Нургали хватает меня за руку: «Здесь!»

Останавливаемся у покосившейся избушки. Два слепых окна, полуоткрытая дверь. Забор из обломков шифера, сарай из кусков фанеры. Во дворе что-то делает старуха в ветхом мужском пиджаке. Из избушки к ней направляется неряшливый старик в таком же старом и грязном наряде. Недельную щетину на тёмных бугристых щеках хорошо видно даже с обочины.
- «Давай», - Нургали берёт у меня бутылку и шагает через дыру в заборе в гости к странной чете. Старик, заметив гостя, с полпути споро возвращается домой, старуха отрывается от своих дел и из-под ладони смотрит на моего товарища. Он подходит, что-то говорит ей, потом решительно заходит в избу, а старуха остаётся во дворе и продолжает своё занятие.

Пшеничная, мой товарищ, собеседник… Это, минимум, на час, если повезёт. Эх, доброта ты моя безрассудная! Включаю приёмник, чуть откидываю спинку сидения, нужно расслабиться. Радио слегка похрипывает, прямо надо мной высоковольтная линия и Маяк слышно с помехами: «…От печали до радости всего лишь дыханье…»
Надо бы в это поверить…

Нет, не успеваю. Нургали выходит из избы. В руке ополовиненная бутылка, пробки нет, закупорена чем-то, похожим на хлебную корку. В глазах страх, изумление и боль.
- «Что, Нурик, что!? Отравился!? Давай быстрее, потерпи. Я это место в турчатнике помню, мы их, сук беспородных, в асфальт!..» Он отмахивается, прижимает руку к горлу, с трудом сглатывает комок. Страх, изумление и боль в его глазах медленно сменяются безнадёжной горечью: «Юра, Юрочка! Этот... Старик… Он… он глухонемо-о-ой». 

​

​

______________________________________________________________________

​

|К читателю|  |Воспоминания отца-1|  |Воспоминания отца-2|  |Проза|  |Доцентские хроники| |Письма внуку|  |Поэзия|  |Контакты|