Начало карьеры

 

     Вуз он окончил с красным дипломом и распределился в свой же институт для научной работы. Выбрал судьбу. Собственно к науке он начал понемногу подтягиваться еще на четвертом курсе. Уважаемый ДЖ, его будущий научный руководитель, шеф, предложил ему полставки лаборанта – тридцать семь рублей с полтиной – и небольшую работу в его компактной научной группе: собрать-разобрать установку, посчитать, начертить график, поучаствовать в экспериментах. Где-то на пятом курсе он написал первую статью. Сейчас он уже и не помнил толком, о чем она, но хорошо запомнил метод обучения и воспитания, которым руководствовался шеф. Вдвоем они наметили содержание статьи, просмотрели материалы, наработанные группой…
- «Пишите. Будет готово, обсудим».
- «А как писать-то? Я не умею».
- «Ну, когда-то нужно начинать. Возьмите готовую статью, проанализируйте и напишите по образу и подобию. Потом обсудим».
- «А если не получится?»
- «Если не получится, значит, не напишем».
- «Может, для начала вы напишете?»
- «Нет».
Он внутренне напрягся: «Рабство! Может, бросить всё это? Где справедливость? Уже испортил полрулона кальки пока чертил для статьи графики, обработал и собрал циферки в таблицы!.. Пусть теперь шеф делает свою часть работы, пишет текст, он умеет». Но чувство собственного достоинства не позволило отказаться. И он написал. Надо полагать, написано было неумело и коряво, но шеф, подправив кое-где логические ляпы, отправил статью в печать. С этого момента все статьи, личные или в соавторстве, он писал сам. Научился, набил руку. Был бы материал.
    А вот вторая половина урока, который преподал в тот раз шеф, впрок не пошла. Ему всегда проще было выполнить работу самому, чем доверить кому-то: «Ладно, сам сделаю, а ты уж в следующий раз постарайся». Задачи становились всё сложнее, сил они отнимали всё больше. Следующий раз не наступал. Асфальтоукладчик, погромыхивая вальцами, всё работал, работал, работал…

    Экспериментальная часть диссертационной работы, та, что делается руками, была выполнена им быстро, месяцев за пять-шесть. Неожиданно в нем проявились кое-какие организационные способности, дремавшие до этого случая и не часто просыпавшиеся после. Он убедил шефа подключить к нему двух лаборантов, Марата и Юру, и организовал круглосуточную трехсменную работу на установке. Аргумент был железный – установка нарасхват, и занимать её надолго нельзя. Ребята по очереди работали с восьми и четырех, он работал в ночную смену, а к выходным подгадывал переналадку установки. Такой режим оказался очень результативным, но неожиданно для него был в штыки воспринят его юной женой. Впрочем, семейная жизнь – это тема отдельного разговора.
    Потом он занялся обработкой полученных данных. А их накопилось много, десятка два аккуратно заполненных амбарных книг, во все времена использовавшихся в научных кругах в качестве рабочих журналов. Он научился виртуозно пользоваться логарифмической линейкой, но скоро в ней разочаровался: многоэтажные обобщающие формулы линейке поддавались плохо. Дерево – оно дерево и есть. В общем, обработкой он занимался год. А к концу этого года в продаже появились приличные отечественные калькуляторы, даже вспомнил название – «Электроника Б3-18А», и он стал обладателем этого чуда: зеленые цифры табло красиво светились в темноте, легко считались длинные алгебраические и тригонометрические цепочки, но главное, там была функция возведения в дробную степень! Действительно чудо! Ради интереса он пересчитал пару своих журналов, потом увлекся и пересчитал всё. Надо сказать, что ничего нового он не получил, старушка-линейка не лгала. Если конечно не принимать во внимание, что сейчас у него ушло на это всего две недели, на всё-то про всё! Тогда он лишь посетовал, что не выпустили эти устройства на год раньше, что не знал он о существовании таких же японских. Но что значит в этом возрасте один год? Да ничего. Впереди бесконечная жизнь…
    Через год диссертация «в осях» была готова. И тут грянула реорганизация ВАК. Закрылся совет в родственном НИИ, где ему уже зарезервировали место в очереди на защиту. То же происходило по всей огромной стране. Он бегал из совета в совет, сдал несколько кандидатских экзаменов, включая зубодробительный университетский курс теормеха. На память об этом кошмаре остались три переплетенных варианта диссертации по разным специальностям и для разных учёных советов. В конце концов, четыре года спустя, он защитился там, откуда начинал: вновь открылся совет в том самом родственном НИИ. Так хотелось бы с гордостью и достоинством сказать, что закалился в трудностях… Увы! Потерял время, поистратил нервный ресурс, взамен обрёл традиционное отечественное дурное пристрастие, от которого с трудом и потерями избавился лишь через десяток лет.

    Тем вечером после защиты в их полуторке на последнем этаже четырехэтажного дома был накрыт скромный стол. Конечно, правильнее организовать обстоятельный банкет в ресторане, но ВАК только что ввела запрет на ритуальные застолья. И если его предшественники просто исполняли последнюю и главную заповедь диссертанта «Не забудь организовать банкет», то ему пришлось в условиях немалой секретности накрывать стол несколько раз. В первый вечер собрались ближайшие родственники, руководитель с супругой, один из оппонентов, преподаватели кафедры – больше просто не разместились бы. Всё было вполне пристойно, немного официально, и закончилось довольно быстро. Назавтра застолье повторилось в более свободной обстановке – были коллеги из их научной группы, его помощники Марат и Юра, однокашники из тех, что случились в городе. В следующий раз заглянули друзья юности, потом соседи по дому, потом снова помощники и их друзья…

    Было время обеда. Улица внизу за окном выглядела по-декабрьски сумрачно и слякотно. Недельной давности снег, шедший аккурат в день его защиты, слежался, осел и стал грязным и скользким. До Нового года оставалась неделя и сохранялась надежда, что снег все-таки выпадет к сроку. В квартире был беспорядок. Где-то глубоко ещё теплилась радость от успешной защиты, но она уже покрылась недельным слоем усталости от затянувшегося банкета. А что делать?.. Вчера, помнится, были друзья босоногого детства и Марат с Юрой. Сейчас Юра полулежал в стареньком кресле напротив. Ночевал здесь, что ли? Да нет вроде. Утром, когда жена уходила на работу, точно никого не было. Удачно, что маленький сын у тещи. А вот жена перед уходом нехорошо спросила: «Может, хватит?» Он и сам рад бы. Но идут… С Юрой вот Валентин пришел, Николай, Володя – лаборанты с соседней кафедры.
- «Шеф, с защитой тебя. Вот смотри, защищался ты всего полтора часа, а поздравляемся уже сколько?.. Неделю. Потому что человек хороший. Это замечательно… И ребята вот тоже хотят…», - Юра свободным жестом показал на коллег, присевших у стола, заставленного чем-то давешним, и принялся открывать пшеничную, которую достал из-за дивана. Неужели с вечера припрятали? Нет, вряд ли. На наших не похоже. Да ладно, на балконе ящик точно ещё оставался.
- «Шеф, а зажевать есть?» 
Кстати о птичках… Жена ещё сказала, уходя, что продукты закончились. Или почудилось?
    Он вышел на балкон. Весь первый этаж их дома занимал райотдел милиции, и на площадке перед фасадом дома сейчас как раз шел развод. Старший лейтенант прохаживался перед шеренгой сержантов и рядовых и что-то им внушал. Он поискал глазами и с удовлетворением заметил в углу сколоченный из серых занозистых деревянных реек магазинный ящик с шестью бутылками водки, в другом углу увидел несколько завернутых в старое одеяло трехлитровых банок с домашними помидорами с чесночком, укропом, перчиком, виноградными листьями. И теща, и мама делали их превосходно. Он взял левой рукой одну банку, неловко развернулся на узком грязноватом балконе… Тяжелая банка выскользнула из рук и, как ему показалось, медленно-медленно полетела в ящик навстречу торчащим, как клювики голодных птенцов, желтоголовым бутылочным горлам. Банка разбилась с легким хлопком: то ли помидоры забродили, что вряд ли, холодно, да и мамы готовили всё по-честному, то ли вакуум-эффект сработал. В общем, хлопнуло. 
    Внизу все как один синхронно повернули головы наверх. С балкона четвертого этажа неровной струйкой стекал вниз смешанный с водкой красноватый рассол, падали симпатичные помидоры вперемешку с большими бурыми листьями винограда, метелками укропа и желтоватыми зубчиками чеснока. Было видно, как у милицейских сержантов и рядовых заинтересованно заблестели глаза. 
- «Хорошо, что мимо», - подумал он.
Старший лейтенант строго-вопросительно посмотрел на него снизу вверх, потом спросил пальцами: «Зайти?»
Он отрицательно покачал головой, для убедительности скрестил перед собой кисти рук – не надо. 
- «Юра, возьми там помидоры, - взглянув на оставшиеся в живых три бутылки, позвал он с балкона, - по чуть-чуть – и закругляемся».

    «По чуть-чуть» - это был пароль. Когда во время напряженной трехсменки им удавалось собраться вместе для обсуждения хода работы, кто-нибудь обычно предлагал: «Ну что, по чуть-чуть?..» Скидывались. Потом Юра или Марат бежали в «Тридцатку» - угловой магазинчик на пересечении двух соседних улиц, откуда возвращались с холщовой сумкой или непрозрачным пакетом с двенадцатым портвейном. Из чего тот портвейн давили, сказать трудно, но обещанные восемнадцать градусов он содержал. И наверное что-то еще, поскольку с него не только хмелели, но и изрядно дурели. Он вспомнил видение, бывшее ему то ли после двух по ноль-пять на брата, то ли одной по ноль-восемь – «огнетушителя», как называли это технократы: распластавшись по стене лаборатории, Юра, как усталый худощавый паук, покачивался и неловко перемещался в поисках двери. Он невероятным образом накренился и пытался то одной, то другой рукой нащупать дверную ручку, о которую время от времени ударялся головой. Одновременно он что-то непонятно рассказывал. Было слышно: «…по чуть-чуть… чисто символически…». Видимо, проигрывал вслух предстоящее возвращение в семью. Оставалось только найти дверь. Это не получалось, и Юра вяло сердился. 
    А «чисто символически» - это был задушевный тост, произносимый обычно, когда кому-то из компании приходило в голову, что пора по домам. Если тост проходил, то, бывали случаи, что до дому добирались не все. Нет, слава богу, все, но не все в этот раз.

    Портвейн хоть и был недорог, но при регулярном употреблении перегружал семейный бюджет. Да и достать спиртное в те непростые времена можно было не всегда: дефицит, очереди, негативное отношение общественности. А в лаборатории был спирт. И было его немало. Спирт заливали в микроманометры, им протирали ответственные части измерительных приборов. Да мало ли для чего в научном хозяйстве нужен спирт.
    Как-то раз в неярком послеобеденном солнечном свете он заметил, что спирт, до половины заполнявший полупрозрачный пластмассовый резервуар одного из микроманометров, болезненно пожелтел. Это было странно. Состарился, что ли? Он подошел поближе, присмотрелся. Точно, пожелтел. Вот и защитный жестяной кожух мерной трубки покрылся снизу ржавчиной. Он осмотрел остальные приборы. Все два с лишним десятка микроманометров имели те же признаки. 
- «Юра!!!»
Подошел Юра, в халате, с двумя гаечными ключами в руках.
- «Это что?»
- «Где?... Не знаю, шеф, вроде ржавчина».
- «От спирта не ржавеет. Снимай, - ткнул он в ближайший прибор, - шланги пометь, перепутаешь потом».
Он отвернул заливную пробку, понюхал. Пахло спиртом, но как-то не остро. Он оторвал полоску бумаги, скрутил, сунул в узкое отверстие, вынул, протянул Юре: «Спички». 
Смоченная спиртом бумага не горела! Что-то нехорошее промелькнуло во взгляде Юры.
- «Давай ареометр… Что видишь?!»
- «Ноль девяносто три».
- «А сколько должно быть? Читай на приборе… твою мать!..»
- «Ну, так хорошо. У нас плотность даже больше, чем требуется».
- «!!!... мать!!! Ты хоть понимаешь, что три месяца работы псу под хвост! Круглосуточной работы круглосуточному псу под хвост, твою мать!!!»
- «Рассказывай», - он сел на стул, обхватил голову руками. Показалось, что он чувствует, как седеют виски, сжатые ладонями, неприятно пахнущими сильно разбавленным спиртом.
- «Шеф, ну… прости, ну. Мы с Мараткой… иногда…чисто символически. Ну и из крана доливаем, как же. Ты же спирт в сейфе держишь, под замком. А мы вон как горбатим! Утром, вечером… Без премиальных, между прочим».
    Бутыль со спиртом он действительно держал в сейфе. Не то чтобы бутыль была неприкосновенной, нет конечно. Но расход спирта никак нельзя было выпустить из-под контроля, это было чревато серьёзными официальными неприятностями.
- «Какие премиальные?! Мало я в сессию с вашими зачетками бегаю! Заочники-бездельники, твою мать!..»
    В тот раз обошлось. Угрозами и посулами он уговорил своих помощников восстановить по дням картину грехопадения и ему удалось воссоздать правильные показания приборов обратным календарным пересчетом плотности спирта, или что там теперь было в них залито. После того случая он сменил прозрачный как слеза ректификат на фиолетовый денатурат, хоть это и не одобрялось изготовителями микроманометров. Денатурат разъедал резиновые прокладки и оставлял темно-синий налет на внутренней поверхности стеклянных измерительных трубок. 
    Как-то на огонек в лабораторию зашел пожилой институтский шофер дядя Сережа и попросил у него стакан денатурата «с устатку». С дядей Сережей они были в приятелях.
- «Дядь Сереж, а может, прозрачного? Для тебя найду».
- «Не, денатурка пожестче будет».
- «Так отрава же. Денатурат – не натуральный, значит. Отравленный».
- «Шестьдесят мне уже. Не отравился, видишь. Так дашь?»
- «Бери. Юрке только секрет не выдай, а то работа встанет. На ацетоне-то, поди, манометры работать не будут».
- «А ты этим, азипрофилем заправь».
- «Изопропиловым?.. Отравятся ведь. Сразу отравятся. Посадят, на хрен. Ты просто Юрке не говори, ладно?» 

    Теперь, после успешной защиты, нужно было набраться терпения и ждать. Совет отправил материалы защиты в Москву, в ВАК, оттуда должно было прийти официальное утверждение, и тогда он окончательно и бесповоротно становился кандидатом наук. Бывалые люди говорили, что это займет пару месяцев. Более бывалые – полгода. Некоторые намекали на возможность привлечения Москвой «черного оппонента». А время шло. Сначала он ежедневно с пристрастием просматривал почту в ящике, ожидая найти там заветную почтовую карточку, которую заполнил и приложил к пакету документов перед отправкой в ВАК – такой был порядок. Потом настроился на более поздний срок и уговаривал себя не переживать: «Всё будет хорошо». Тем временем его по конкурсу перевели из ассистентов в старшие преподаватели, он получил один полный лекционный курс, так что было чем заняться. Весной ему исполнилось тридцать три. Не слишком юный для кандидата наук возраст, но с учетом периферийности и множества объективных передряг – приемлемо. Маленькие курьи крылышки за спиной почесывались и требовали полета.

    Теплым апрельским полуднем он возвращался домой. Зашел в подъезд, вытянул торчащую сквозь прорезь почтового ящика газету, по привычке развернул последнюю страницу, где не было скучной политики, и двинулся наверх. Край глаза уловил какое-то скользящее движение от развернутого газетного листа вниз, к ступенькам. Он наклонился и подобрал плотный желтоватый бумажный прямоугольник с каким-то текстом, маркой, почтовым штемпелем… Так это же его почтовая карточка! Подтверждение из ВАКа! Свершилось!
    В несколько прыжков преодолел он восемь лестничных пролетов до своей квартиры, открыл дверь, схватил трубку и позвонил на работу жене: «Получил!». Та приняла к сведению, но особой радости не высказала: то ли свыклась с мыслью, что всё уже позади, то ли затянувшаяся диссертационная эпопея со всеми сопутствующими обстоятельствами отняла у нее запасы жизненных сил. Увы…
А чувства требовали выхода. Он позвонил своему другу и коллеге, Гумару, жившему в двух кварталах от него: «Зин, привет. Гена дома?»
- «Привет. Часа через два будет».
- «Дело есть. Зайду?»
- «Зайди».

    Гумар, Гена, как было позволено называть его близким товарищам, защитился за месяц до него в том же НИИ. И работали они у одного руководителя. Институт Гена окончил годом раньше. Порядочный человек, хороший товарищ. Всегда готов был помочь делом, советом, деньгами. Умел и отказать без обиняков, если видел, что ему пытаются вскарабкаться на шею, а это признак добротного мужского характера. Дома у Гены приятно было посидеть за чашкой чая или рюмкой чего покрепче – там всегда чувствовались любовь, доброта, простой домашний юмор…
- «Гена, как тебе удается чай так вкусно заваривать? Вроде, и чай тот же, и слоники на пачке те же…»
- «Мне секрет рассказали. Тебе открою, только, чур, никому. Заварку не жалей, сыпь больше».

    Он заскочил в большой гастроном, располагавшийся как раз посередине недолгого пути, ткнул пальцем в поллитровую «Сибирскую», потом передумал и взял бутылку побольше, ноль-семь. Сибирская ценилась: удалой ямщик в тулупе, сорокапятиградусная крепость, «лучшие сорта пшеницы» в рецептуре на этикетке. В общем, соответствовала моменту. Зина наскоро накрыла на стол: мясо, сыр, огурчики, немного пригубила за компанию и терпеливо слушала его рассказ о мытарствах с диссертацией и сложностях семейной жизни. И то и другое было известно ей давно и в подробностях.
    Через час, не дождавшись друга, он засобирался. Пошатываясь от пережитого и выпитого, возвращался он домой с полупустой бутылкой, которую Зина завернула в газету и сунула ему в руку. Было тепло. Солнце клонилось к закату. Он зашел в свой подъезд, начал подниматься по лестнице. На первом этаже их подъезда квартир не было, поскольку с противоположной стороны весь первый этаж, а по слухам и подвал, занимал райотдел милиции. Было покойно и душевно, в глазах всё сильнее плыло. На одной из двух дверей, выходящих на лестничную площадку второго этажа, висела табличка «Отделение профилактики и надзора». Кто знает, какой отравленный алкоголем импульс сбился с пути в его голове? Он без стука открыл дверь и зашел. Последнее, что он запомнил – это изумленное лицо милицейского капитана, сидевшего за сиротским канцелярским столом, заваленным серыми папками, и голос откуда-то сбоку: «О, сам пришел!». Больше он не помнил ничего.

    В спецмедучреждении ему не понравилось. Во-первых, было тяжко физически, да ещё нехорошо пахло тем, что накануне было выпито и закушано уставшими мужчинами, а во-вторых, когда часам к двум ночи к нему вернулась способность более-менее адекватно воспринимать действительность, он впал в смертную тоску по поводу наверняка загубленной карьеры: пребывание преподавателя вуза в вытрезвителе каралось немедленным увольнением. Даже если бы, скажем, вдруг – спаси и сохрани – стала известна порочная связь преподавателя с юной студенткой, это не явилось бы таким позорным проступком, если, конечно, проступок этот не был отягощен каким-нибудь извращением типа «обещал зачет и обманул». Цинизм не прощался.
    Утром за ним приехали печальный отец, озабоченный тесть – пограничный подполковник-запасник и не по-доброму спокойная жена. 
- «Как нашли?» - он испытывал муки и ждал облегчения хотя бы от перемены обстановки. Думать о большем не было сил.
- «Да уж нашли. Всю ночь искали. Спасибо тебе за всё», - жена зло хлопнула дверцей машины.
- «Обзвонили милицию, нашли след, с утра зашли к начальнику райотдела, нормальный мужик, обещал помочь, - сообщил ему тесть, - только он говорит, что ты грозил морду набить капитану, который тебя задержал. Надо бы извиниться».
Насчет своего буйства в нетрезвом виде он сильно сомневался, этого за ним не водилось. Максимум на что он был способен в таком состоянии – это снять с запястья часы и выбросить их в открытую форточку. Друзья это знали и в серьезном застолье усаживали его подальше от окна.

    Начальником их райотдела был сурового вида моложавый майор. Они не то чтобы были хорошо знакомы, но при встрече здоровались, причем последнее время и за руку. Звали майора Джантемир Темирбулатович. Эти два восточных слова содержали в себе как минимум семьдесят пять процентов добротного железа, куда там зовущей Горе Магнитной. Как-то раз уже после этого случая он спросил майора: «Джаке, под дождем не ржавеешь?»
- «Меня дежурка возит, там не капает. К трансформаторным будкам стараюсь не приближаться».

    Годами позже они случайно встретились на улице. Джантемир Темирбулатович был в штатском.
- «Сколько лет, сколько зим! Как служба, дорогой Джаке?»
- «Здравствуй, дорогой. Ты как? А служба… Ушел давно. Адвокатская контора у меня. Уголовные дела в основном».
- «Тяжело?»
- «Не сравнить». 
- «Прошлая служба помогает?»
- «Служба помогает, люди мешают. Менты, не в свои дела лезут. А следаки – и кто их учил?! – дела ведут как попало, везде ослиные уши торчат, умеют только фигурантов прессовать, – Джаке задумался на мгновение, - но, знаешь, пока они есть, у меня всё будет в порядке, Иншаллах», - адвокат прощально махнул рукой и открыл тяжелую дверь нового трехсотого Мерседеса, - успехов».

    Короче говоря, в тот раз обошлось. А года через полтора всё всплыло самым неприятным образом. Он готовил документы в ВАК на звание доцента. Совсем недавно они развелись с женой. Развод дался тяжело, он любил жену и сына, но иногда появлялись у него рецидивы тяги к вольной жизни, а жена устала и от долгой нервотрепки, и затяжного безденежья, и от рецидивов, и от чего-то ещё, что в таких случаях всегда складывается одно к одному. И подала на развод. Он умолял не разлучать его с сыном.
- «Хорошо, будет тебе сын, но под моим контролем и при одном условии».
- «?»
- «Ты отдаешь мне квартиру. Ты себе ещё заработаешь, а я уже вряд ли»,
- «Ты что?! А где я жить буду? Ты не забыла, что квартиру нам мои родители вымучили?»
Это было правдой. После свадьбы они прописались у его родителей в маленькой проходной двухкомнатной квартире, а после рождения сына получили право на очередь на жилплощадь, поскольку их оказалось слишком много на тридцати двух квадратных метрах. Но от права на очередь до самой жилплощади было как до соседней галактики. Тут его отец подключил все свои знакомства и связи и вымолил эту захудалую полуторку в центре города, где они теперь жили. Впрочем, он, кажется, уже и не жил.
- «А что? Предлагаешь меняться?! На две однокомнатные на окраине?!. Сына не увидишь! Никогда».
- «А жить-то мне где?»
- «Найдешь… Знаешь что, забирай-ка ты себе нашу дачу, там и живи».
Была у них простенькая недостроенная дача на крутом косогоре в ближнем пригороде. Деваться было некуда. Если на чашах весов сын и квартира, то выбор очевиден.
- «Ладно».
- «Подпиши вот здесь. Завтра у нотариуса оформляем».
А назавтра она вдруг сказала ему: «Знаешь, я передумала. Дачу я тоже заберу».
- «А вчера сказала…»
- «А вот так».
С этого момента началась его тридцатилетняя, примерно так, бездомная жизнь. Но это другая невеселая история. 
    А сейчас, когда он готовил документы на доцента, ему позвонила явно чем-то разгневанная бывшая уже жена и сообщила, что она обращалась в юридическую консультацию по поводу автомашины: «Они отказали, ты представляешь?! Мы же тратились: бензин, резину покупали сами. Мы с сыном от этого материально пострадали. Имею право. А в консультации говорят, незаконно. Ещё и пристыдили меня! Ты можешь им подтвердить?»
- «Что подтвердить?»
- «Что у меня с сыном есть право на эту машину».
- «У меня самого нет права на эту машину, она отцовская, я по доверенности ей пользуюсь, ты знаешь прекрасно».
- «А ты отцу своему скажи».
- «Что?».
- «Ты издеваешься, да!? С отцом будешь говорить!?»
- «Нет».
- «Сына не увидишь никогда! А ещё я знаю, ты в доценты собрался. Так вот, я завтра же иду в институт и всё про вытрезвитель рассказываю. Ты же наверняка скрыл».
Ему стало зябко: пойдет.
- «А кому от этого лучше будет? Начальника райотдела накажут, а ты вечно будешь алименты копеечные получать».
- «Пусть. А ты хочешь жить и радоваться, да? Не получится!»

    Конечно он скрыл. Не то чтобы злостно скрыл – спросили, а он соврал. Нет. Он просто не сообщил об этом в развернутой автобиографии. Не было там вопроса: «Помещался ли ты медицинский вытрезвитель в качестве клиента?» А нет вопроса – нет ответа. Ему было ясно: пойдет и расскажет. «Женщины коварны и опасны», - вспомнилась первая неразделенная его любовь Фира Якиревич. «Никогда не оставляй в руках женщины оружие против себя, она обязательно им воспользуется», – спустя четверть века полезная мысль сформулировалась окончательно. 
    Он привычно запаниковал и отправился за советом к Гумару. Тот немного подумал и сказал: «Поговори с Эрнстом, я поддержу. И кафедра поддержит. Ты же не мальчик, в конце концов».
Эрнст Кимович был секретарем парткома института.
- «Кимыч, тут такое дело», - он рассказал ему свою печальную историю.
- «Ты беспартийный. Это хорошо. В первый раз в жизни говорю – это хорошо. А то было бы сложнее. Теперь давай разберём вопрос по порядку. Вы в разводе?»
- «Да».
- «Официально?»
- «Да».
- «Очень жаль тебя и твою половину. Особенно ее. И сына. Ты сына-то видишь? Разрешает?»
- «Пока не препятствовала. А по делу?»
- «А по делу вот что. Приходит посторонняя женщина, заметь, не жена, необоснованно жалуется на уважаемого человека. И мотив у неё есть, она обижена на тебя, ты же её бросил».
- «Это она от меня ушла, я умолял…»
- «Она ушла, он ушел – не важно. Разведенная женщина всегда брошенная. Значит, обижена, мстит. И почему мы должны принимать во внимание её рассказы?»
- «А если она справку из вытрезвителя принесет?»
- «Двухгодичной давности? И по факту, сокрытому этим заведением?.. Ты же вроде умный мужик. Или кажешься?.. Исключено. А если бы даже и принесла, что там такого? Побывал в вытрезвителе? Так повод был, объяснишь. Скрыл? Так молодец! Тебя бы здесь недоумком профнепригодным сочли, если бы признался. А жене, дружище, если хочешь, можешь сказать: по сравнению с тем, что мы здесь про тебя по долгой совместной жизни знаем – хе-хе – её заявление – да не будет заявления, не волнуйся! – выглядит мелковатым. Можешь не говорить, она сама это понимает. А ты там всего один раз побывал? Честно…»
- «Один».
- «Н-да, с трудом, с трудом… Ладно, иди. Не переживай. Что семью развалил – плохо. Остальное решим. Ты же искупил, кровью смыл. Смыл ведь?»
- «Смыл, - ему стало легче от общения с Кимычем, - портвейном в основном».
- «Ладно, иди. Заканчивал бы ты с этим».
В институт она не пришла.

​

     Вспомнилось вдруг... В тот вечер у них было дежурство в ДНД. ДНД – это добровольная народная дружина. Странное образование. Такое же странное, как большинство тогдашних добровольных образований. Раз в месяц несколько человек с факультета направлялись после работы в милицейский участок, кажется, он назывался ОПМ – опорный пункт милиции, и вместе с парой патрульных милиционеров два-три раза за вечер выходили на маршрут. Прохаживались. Им ставилась задача помогать поддерживать порядок. При этом было категорически запрещено участвовать в задержаниях и прочих активных действиях. И слава богу. Возможно, одноразовые эти дружинники умиротворяли как-то потенциальных дебоширов. Ну да, группа сравнительно молодых и трезвых мужчин (порой с вкраплением симпатичных молодых женщин) да ещё в сопровождении пары представителей власти в форме. Дебоширы и хулиганы относились к дружинникам в общем беззлобно, поскольку совсем не исключалось, что назавтра они поменяются местами. Сегодня ты, а завтра я. Если патрульным удавалось изловить или подобрать подвыпившего, то дружинники помогали препроводить его в ОПМ, где обычно был и небольшой зарешеченный отстойник, который позже емко окрестили обезъянником.

    Так было и в этот раз. Часа полтора дружинники, он был старшим, уже отдежурили на маршруте. Добычей патруля оказался некрупный мужичок лет, наверно, тридцати, чуть-чуть старше их. Был он заметно навеселе, слегка растрепан, но не неряшлив, не успел ещё. На ногах мужичок держался, удовлетворительно соображал и адекватно реагировал на внешние раздражители. Подобрали его на темной скамейке, где он в одиночестве – сам на сам – допивал с горла поллитровку чего-то тёмного. Цвет напитка и этикетку в темноте разобрать было невозможно, выносить бутылку под свет фонаря никому не пришло в голову – какой смысл? Агдам – больше в округе ничем не торговали. Шмурдяк красный, короче говоря.

     Мужичок при виде патруля страшно расстроился, но повел себя правильно. То ли впитал с жизнью эти правила, то ли просто характер такой. Он аккуратно отставил в сторону пустую бутылку, неловко встал, зачем-то вежливо извинился в сторону дружинников и безропотно дал патрульным взять себя под руки.

- «Дойдёшь? Или воронок вызвать?»

- «Куда, а, ребята?»

- «Значит, вызвать».

- «Не-не-не... Не у-труж-ж-дайтесь. Дойду».

- «Пошёл, раз так».

     Теперь он тихо сидел за решеткой в небольшой клетушке и время от времени обращался то к дежурному, то к дружинникам, которые постепенно проникались к нему симпатией.

- «Отпустите, а. Я домой пойду».

Дежурный, не отрываясь от какой-то бумаги, откликнулся:

- «Куда ты пойдешь? Сиди. Оформим, отвезут, поспишь до утра...»

- «А в туалет можно? По-малому, а, ребята?..»

- «Сиди, блин!»

- «Слушай, товарищ лейтенант, ты что? Пусть сходит», - вступился за мужичка кто-то из дружинников.

- «Ну проводи, если хочешь. Вон дверь».

- «А сам не дойдет?»

- «Положено».

- «Пошли, мужик».

- «От, спасибо, ребята».

Вернувшись в свой угол, мужичок немного оживился:

- «Слушай, я чего пузырь-то... К Галинке шёл. У меня там всё хорошо. А теперь вот..», - снова запечалился он.

- «Так ты бы дошёл сначала, а там уж...»

- «Ну да. Так вот получилось. Начальник, отпусти, а», - повернулся он к дежурному.

- «Сиди, блин!»

- «Да я сижу. Так уж вышло. А зато меня Галинка любит. А это уже кое-что!», – в голосе мужичка явно прозвучало воодушевление. Причем  произнес именно Что, а не Што, как можно было ожидать.

     Он смотрел на этого мужика за решеткой и думал:

- «Шёл бы ты к своей Галинке. Нефиг тебе здесь делать. Тоже правонарушитель!..»

- «Слушайте, товарищ лейтенант. Отпустили бы вы его, а, - прикрывшись ладонью сказал он на ухо дежурному, - он же не пьяный. Так... Что мы, пьяных не видели, что ли? Ну, выпил. Не буянит. Галинка, вон...»

- «Зря мои люди его повязали, что ли? Это работа, между прочим», - он оторвался от своих бумаг и задумался на несколько секунд.

- «А, черт с тобой! Проваливай. Дээндэшников вон благодари. Помощники, на мою голову. Иди! Только быстро. А то наряд опять повяжет, тогда в  вытрезвитель, сам знаешь».

Мужичок пулей метнулся из-за решетки, которую кто-то из дружинников сочувственно для него отворил, быстро прошел мимо сержанта, который хотел было придержать его - рефлекс есть рефлекс, но под взглядом лейтенанта передумал, открыл дверь на улицу и обернулся:

- «Спасибо, ребята. Я тихо,.. быстро... - а потом с воодушевлением добавил, - а зато меня Галинка любит. А это уже кое-что! – и исчез в темноте.

   

    К чему это вдруг вспомнилось, а? А, ну да. Его вон Галинка любит... Любила. А вот как это, когда тебя кто-то любит? Он попытался представить себе, вызвать в себе эти ощущения – меня любят. И не смог. Да и было ли такое? А... Кому это теперь интересно?..

​

<< предыдущая          следующая >>

______________________________________________________________________

​

|К читателю|  |Воспоминания отца-1|  |Воспоминания отца-2|  |Проза|  |Доцентские хроники| |Письма внуку|  |Поэзия|  |Контакты|