На подъеме

     Тем временем по работе всё складывалось неплохо. Он быстро рос: ассистент, старший преподаватель, доцент. Освоил несколько солидных лекционных курсов. При этом с недоумением и досадой обнаружил пробелы в собственном образовании, а поскольку учился он всегда ровно и сильно, то, поразмыслив, возложил ответственность за эти пробелы на институт. Скрепя сердце, между прочим. Впоследствии он утвердился в этом мнении: периферия есть периферия. Вуз - это прежде всего научная и педагогическая школа: совокупность идей, целей, задач и ресурсов для их осуществления. Его научный руководитель, с которым они теперь работали бок о бок, собирая вокруг себя группу молодых исследователей, имел в виду именно это - заложить начало научной школы. В этом они не слишком преуспели, но – и это давно уже было его кредо – если ничего не делать, то ничего и не сделаешь. Эх, им бы ресурсы!..
    Работа нравилась. Преподавание это такой род деятельности, где ты находишься в постоянном тренаже и, соответственно, в хорошем тонусе. На первых порах ему казалось, ну что тут сложного: подготовил материал, отрепетировал мимику и жесты перед зеркалом, прочитал в аудитории – свободен. Первую свою лекцию по термодинамике в бытность ассистентом он так и отчитал. И был вполне доволен собой. На следующий год просмотрел содержание той лекции, внес изменения и подготовил её уже немного по-другому, через год подкорректировал еще… Когда десять лет спустя он, готовясь к лекции, наткнулся в своем архиве на успевший пожелтеть конспект и с интересом заглянул в него, то подивился, насколько бестолково  изложен материал. Сейчас он давал эту тему совсем по-другому. И что интересно, по-прежнему подготовка к двухчасовой лекции отнимала у него два-три часа. А ведь это после десяти лет преподавания фундаментальной дисциплины, в которой на его памяти не случилось никаких открытий, требующих мало-мальски серьезных корректировок в учебном курсе! Не странно ли? Он поделился сомнениями с коллегами, имевшими устойчивую репутацию крепких преподавателей, и успокоился: они работали точно так же. 
    По некоторым признакам он чувствовал, что студенты неплохо воспринимают и его, и его лекции, а это для преподавателя самое главное. Среди коллег, правда, попадались такие, которые уточняли: «скорее студентки, чем студенты». Бог им судья. Да и в конце концов студентки это те же студенты, только чуть более симпатичные.

    Честно ли он работал? Со временем это становилось все более важным. Во всяком случае, он старался. И всегда сознавал главное – а он был уверен, что это главное: от преподавателя и только от него зависит, что получится из студента. Вряд ли сам студент в состоянии оценить, правильно его обучают или нет. И если его научат неправильно, то и жизнь его пойдет неправильно. А жизнь-то одна. Примерно в таких образах виделась ему миссия преподавателя… Наверное, честно.

    В тот день он ехал куда-то по не очень срочным делам. Стекла машины были заляпаны мокрой липкой дрянью, работали дворники, грязными брызгами разлетался из-под колес раскисший снег. Его немного беспокоило негромкое поскрипывание впереди справа, по-видимому, прихватывало тормозные колодки. Машину он всегда содержал в хорошем состоянии, нервничал, если что-то было не в порядке, и сразу принимался этот непорядок устранять. Перфекционизм, психиатры знают... Он вернулся к гаражу, поставил машину у ворот, вывесил домкратом колесо и примерился, как бы его крутануть и послушать, что там. Покрышка была мокрая и грязная, дотрагиваться до нее не хотелось, и он осторожно, чтобы не запачкать манжеты свежей сорочки, вставил пальцы в отверстия диска колеса, тоже мокрого, но, все-таки, почище, и с силой провернул его.
    Боль была резкая и сильная. Средний палец на правой руке был сломан, половина последней фаланги с ногтем болталась на грязном обрывке кожи, обильно лилась кровь. «Идиот! - была первая мысль, - матчасть же изучать нужно!» Он хотел оторвать явно ненужный остаток пальца, потом передумал, быстро перевязал как есть носовым платком, который пришлось отыскивать левой рукой в кармане пиджака под застегнутой длинной курткой, с трудом снял машину с домкрата, бросил его в багажник и сел за руль. Рука, занемевшая было, начала болеть, платок обильно покраснел, и почему-то стала кружиться голова. Он завел машину и попытался сообразить, куда ехать. 
    На станции скорой помощи, куда он добрался, его огорошили: «Вы вызывали скорую?»
- «Нет. Я сам приехал».
- «Надо было вызвать».
- «Вот он я, перед вами! Палец отрезало!»
- «Что вы мне своим пальцем в лицо тычете!? Вызывайте, приедем!»
- «А куда мне?»
- «Куда хотите. Лучше всего, в свою поликлинику».
Он впервые прилюдно грязно выругался – рука болела уже очень сильно и стало подташнивать – и поехал в поликлинику.
    В травматологию его запустили без очереди как пациента с острой болью. Врач, молодой кореец, сказал: «Сейчас пришью, всё будет в порядке. Только как выйдешь, возьми бутылку водки, наркоз скоро отойдет. Мало не покажется» - после чего достал из серого бумажного пакета короткие кривые иголки с вделанными в них обрывками черных ниток и быстро пришил оторванный конец пальца на место.
- «Может, не очень ровно, извини, мы не пластическая хирургия, но будет целый. Про водку не забудь».

    В чьем беспокойном мозгу родилось это новшество – телевизионная аудитория, не помнит наверное уже никто. В институте новшество активно внедряли, поскольку министерство выделило деньги и требовало исполнения. Несколько поточных аудиторий переоборудовали: у доски установили помост с аппаратурой – столом и большой серой видеокамерой с подсветкой, а над партами повесили несколько телевизоров, на которых слушатели, задрав голову, могли видеть то, что пишет для них преподаватель на листе бумаги под объективом камеры. То же самое видел преподаватель на мониторе, установленном на его столе. Для погружения в образ можно было и в микрофон поговорить. Может быть, кого-то из преподавателей это и устраивало. Кладешь на стол учебник, переписываешь его содержимое на лист бумаги под камерой, комментируешь написанное и обозначаешь паузами работу мысли. Вот только как быть без контакта с аудиторией? Что видят они на экране? Чем они там вообще занимаются?

    ...Слева в экран монитора медленно вползал длинный упакованный в шину толсто перебинтованный палец. Аудитория оживилась, послышался тихий смешок. За пальцем из-под шариковой ручки появлялись формулы и текст, но они явно были не так интересны. Палец медленно уползал вправо за границу экрана. Аудитория успокаивалась. Потом всё повторялось. Надо ж, так повезло: неприятность с пальцем совпала с его очередью осваивать эти новшества. Он попробовал увеличить темп изложения и тем отвлечь внимание от злополучного пальца, но студенты запротестовали: «Слишком быстро. Не успеваем». 

    Слишком быстро… Давным-давно на первом курсе они с Володей Лысенко стали соревноваться, кто полнее и точнее запишет лекцию. Володя писал очень быстро. Буквы были маленькими, острыми, они сильно кренились вправо и почти не были связаны друг с другом. Клинопись. Но читаемо. Сам он писал более-менее ровно и связно, а вскоре научился писать так же быстро, как товарищ. Дома, правда, приходилось пробегать конспект заново, поскольку на лекции голова за рукой не поспевала. Издержки метода, что поделаешь. К концу семестра оба записывали лекцию за любым преподавателем в темпе изложения, сокращения слов считались браком. Иногда за раз получалось по десять-двенадцать плотно исписанных страниц, включая сакраментальное «Это и ежику понятно…» и даже «Вы меня ничем не разжалобите. Я по пояс деревянный!» Отделять зерна от плевел было некогда.

    Шину с пальца вскоре сняли, тогда же ему удалось убедить учебную часть вывести его лекции из расписания телевизионных аудиторий. У доски с мелом в руке и листочком, на котором записаны названия разделов сегодняшней лекции, он чувствовал себя не в пример лучше. 

    А как сейчас палец? Шов, который тот молодой кореец наложил, видно? Водкой-то он тогда запасся. И не зря, боль была серьезная. Нет, не видно. Снег, снег, снег…

    Научная работа тоже шла успешно. В институте он постоянно вел два-три хоздоговорных проекта, вокруг него сгруппировались несколько студентов-старшекурсников, которым было интересно работать с ним, а ему – с ними. Исследовательская тематика их группы была включена в большую всесоюзную программу по освоению энергопотенциала Сибири. Программу эту курировал известный московский ученый, профессор Юрий Леонидович, который совсем недавно был научным консультантом его диссертационной работы. Сам он объездил полстраны – от Прибалтики до Красноярска, выступал на серьезных научных конференциях, участвовал в проектировании и испытаниях промышленных объектов. Его стали узнавать и по публикациям, и в лицо.

    Запомнился большой всесоюзный семинар в Таллине (давно уже Таллинне), на котором он побывал незадолго до своей защиты. Был февраль, на улице дул пронзительно холодный, влажный и чуть солоноватый ветер с моря, мрачная серая гладь которого была видна практически отовсюду. Наверное там были волны, но до моря было далеко. Узенькие улицы старого города, мощеные серым скользким булыжником, были безлюдны. Кое-где шел ремонт, там узкие тротуары были перегорожены новенькими струганными деревянными щитами, за которыми лежали небольшие кучи темно-желтого песка. Маленькие его струйки пробивались из-под щитов, и песок разносился прохожими по серому тротуару и серой мостовой. 
    В гостинице «Виру», где они поселились и где проходил семинар, было непривычно шикарно. Высокие потолки с тяжелыми богатыми люстрами, мягкие дорогие ковры, важные швейцары и сдержанные вежливые служащие – всё было внове, как и необычайно вкусные бисквитные пирожные с начинкой из грибов под финскую водочку в темном ночном стриптиз-клубе. Зато совсем родными оказались два мужика лет тридцати-тридцати пяти на вид: один худой и высокий в дорогом сером с искрой костюме с торчащим из кармана галстуком и чуть подмоченными расстегнутыми настежь брюками, второй – этот маленький и плотный, в хороших джинсах и роскошном свитере с пустой бутылкой в руке. Общим у мужиков было то, что оба они были финны, это ему потом объяснил питерский коллега, и оба были изумительно пьяны. Он слышал, конечно, что финны нередко на выходные скрываются в Прибалтике от своих суровых сухих законов, но полагал, что рассказчики привирают. Однако вживую это оказалось даже более красочно. 
    Финны спускались по широченной гостиничной лестнице. Высокий время от времени порывался справить небольшую нужду под одной из пальм, в опрятных деревянных кадках расставленных вдоль лестницы, а маленький пресекал эти попытки и заботливо пытался застегнуть на высоком распахнутый гульфик. При этом он протягивал высокому свою пустую бутылку, а тот обиженно от нее отмахивался. Завидев пару в лестничном пролете, крепкий гостиничный служащий в форме с позументами и лампасами метнулся к ним, дружески подхватил их за талии и отвел за высокую дверь с выгравированной на полированной стальной пластине мужской шляпой.
    А по делу – сильное впечатление произвел на него профессор Георгий Степанов в военной форме с погонами полковника, который сделал обзор по целому научному направлению. Весь немалый материал доклада был сгруппирован у него на одном большом плакате, и всё было понятно и связно. Очень впечатлили стиль и ясность изложения. В последующем, готовясь к лекции, он старался, с переменным, правда, успехом, использовать то, что увидел в выступлении профессора. А потом выступал молодой доктор из Горького, почти его ровесник, Михаил Рабинович. Тема про странные аттракторы была ему практически незнакома, но напор и уверенность докладчика совершенно поразили его. Потом в фойе он видел, как седовласые корифеи-академики внимательно и с уважением выслушивают быстрые и четкие комментарии молодого доктора. Да, похоже, Горький – это не периферия… Позже он слышал, что профессор Рабинович давно уже обосновался в Калифорнии.

    Вскоре после защиты диссертации он получил предложение от Юрия Леонидовича перебраться в Москву: «С жильём, конечно, придется потерпеть, у нас возможности ограничены, своего фонда нет. Но в конце концов всё образуется. А я бы вам свою лабораторию передал. У нас, черт побери, хронический кадровый голод. Некому работать в Первопрестольной». Ах, если бы вернуть то время! Во что бы превратились сейчас его скромные курьи крылышки, так жаждавшие полета!.. А тогда он даже не воспринял всерьез эти слова профессора. Подумал опасливо: «В родном институте меня знают, я быстро расту. Мыкаться без квартиры по углам в пасмурной столице… А здесь какое-никакое жильё». Москва, честно говоря, давно уже не казалась ему приветливой и радушной. И он промолчал. А профессор не стал настаивать. Да, если бы… Увы. Засбоил всеядный асфальтоукладчик.

 

<< предыдущая          следующая >>

______________________________________________________________________

​

|К читателю|  |Воспоминания отца-1|  |Воспоминания отца-2|  |Проза|  |Доцентские хроники| |Письма внуку|  |Поэзия|  |Контакты|