Личная жизнь

     В слякотный пасмурный зимний день он ехал к себе в институт. Краем глаза на тротуаре справа он увидел смутно знакомую стройную женскую фигуру в симпатичных спортивных брюках и короткой белой курточке. 
- «В институт? - он притормозил. – Садитесь».
Он встречал её в институте и раньше. Сейчас присмотрелся. Симпатичная, спортивная. Наверно, его ровесница или где-то близко. По дороге разговорились.
- «Бывшая спортсменка. Разведена. Двенадцатилетняя дочь. Преподаватель».
- «Разведен. Девятилетний сын. Доцент…»
- «Я знаю».
    Что подтолкнуло их друг к другу? Неустроенность и одиночество?.. Наверное, да. Она с дочерью занимала одну большую комнату в трехкомнатной коммунальной квартире на втором этаже старого кирпичного дома в центре города. Две другие комнаты занимала уйгурская семья. Еще в квартире проживали тараканы – на первом этаже дома располагалась известная в городе булочная-кондитерская, куда они еще в студенческие годы иногда наведывались на чашку кофе и пирожное-картошку. Соседка сразу устроила скандал, мол, не потерпит в коммунальной квартире ещё одного жильца и согласия на вселение не даст. Ах, так?! – и они решили вопрос радикально: пошли в ЗАГС и расписались. Теперь он поселился здесь на законных основаниях.

    Спринтер – это не просто спортивная специализация, спринтер – это стиль жизни, это судьба.
- «Вот я супчик приготовила. Быстренько, быстренько…», - она мчалась с общей кухни с тарелкой бульона с кусочками недоваренного мяса, расплескивая содержимое и ударяясь плечами и ногами о дверные косяки и углы соседской мебели, расставленной в тесном коридоре. С кухни тянуло горелым.
- «Ой, картошка подгорела! Ничего, правда?..»
- «Вставай, дружочек! Выходной сегодня. Побегаем!?»
- «Да ты что, отстань… Я чуть живой… Вчера перебрали с друзьями немножко…»
- «Ну да, немножко. В час ночи тебя привезли… Ничего. Побегаем – всё пройдет».
    Вот за что он благодарен ей, так это за то, что она заставила его вспомнить славное спортивное прошлое и вытащила на беговую дорожку. На первых порах дело шло туго, особенно если накануне он нарушал режим. А это бывало. Он с трудом поднимался с постели, с отвращением брился, терзая неуклюжим «Харьковом» потную липкую щетину, долго чистил зубы и корчился под ледяным душем в надежде избавиться от тяжелого выхлопа и неприятных видений, угадываемых иногда боковым зрением. Потом, стараясь не менять резко положение тела, одевал что-то спортивное, натягивал и шнуровал кроссовки… Побежали.
    В первый раз они медленной-медленной трусцой пробежали километра два по чуть присыпанному листьями асфальтовому терренкуру, проложенному вдоль берега небольшой чистой горной речки. Он переставлял ноги и думал в такт: «Если останусь жив… Больше никогда… Пивка возьму… Лягу… Пусть сама бегает…». Как ни странно, он добежал и остался жив. Хотя и понял это не сразу. Когда они остановились возле какой-то скамейки, перед глазами всё плыло, давешние видения ожили и глумливо мешали найти место, куда бы присесть. И дыхание… Он вдруг вспомнил свою последнюю гонку много лет назад: «…розоватые хлопья пены срывались с мундштука…»
- «На хрена… Помру ведь… Овдовеешь…»
- «Дай, - она положила два пальца ему на шею ниже уха и повернула к себе его часы, - сто сорок. Очень слабо. Бегать надо. Тебе только тридцать семь. Ты же мастер! Надо бегать».
    И они начали бегать. Неожиданно он втянулся, ему даже понравилось. Исчезли одутловатость и одышка, рассосался небольшой лишний вес. Однажды на гребне знаменитой селезащитной плотины, куда они только что добежали из города – это полтора десятка километров вверх, вверх, вверх – она измерила его пульс, чеэсэс, как она это называла: «Двести. Другое дело. Хорошо, дружочек!» 
    Вот что ему никак не удавалось, так это объявить «пьянству бой, решительный и беспощадный», как призывал небольшой плакат, который коллеги безо всякого умысла прикрепили обойными гвоздиками на стене их лаборатории. И они никогда не забывали поднять в сторону плаката тост за правильную мысль. Впоследствии он с интересом прислушивался к своему организму и удивлялся, как он, организм, выдержал всё это.

    Но бег бeгом, а остальное было совсем плохо. В комнате было тесно. Их кровать была отделена от кровати ее двенадцатилетней дочери лишь большим круглым столом, накрытым просторной скатертью с длинной бахромой по краю. Бахрома могла бы, наверно, служить защитой от внешнего мира для нетерпеливых и горячих юных сердец, но им было все-таки ближе к сорока, чем к тридцати. Соседи по квартире устойчиво их ненавидели и не забывали эту ненависть проявлять: то в стенку постучат, то стоящий на общей кухне холодильник на ночь чуть приоткроют. У него появилась было мысль отомстить соседям и уговорить жену озвучить часа в три ночи любовные переживания, но и переживаний особых не было, а высокое искусство не терпит фальши, да и дочь ночью неотлучно находилась за бахромой. В общем, не вышло. 
    Коммуналка это особый мир, где нужно уметь выживать. Побеждает сильный и, главное, упорный. Пару раз он попробовал поговорить с соседями и найти какие-то точки соприкосновения, но наткнулся на глухое непонимание и прекратил эти попытки. Жить в таком напряжении было совсем невмоготу, и однажды он остался ночевать в гараже. Там было хоть неудобно, но привычно и спокойно. Потом ещё… И, в конце концов, прожив вместе полтора года, они расстались. Остались сожаление, чувство вины перед ней и её дочерью и ощущение себя конченым человеком: в сорок лет жены нет – и не будет. Или что там гласит народная мудрость по поводу сорока? Или там все расчеты и оценки вовсе на тридцати заканчиваются?

    А ведь не осталось никаких обид на женщин, которые были в его судьбе. Вчера обиды были, он гнал их от себя, а они не уходили. А сегодня – нет. И чувства вины тоже не осталось. Наверное стрелка на весах успокоилась наконец, и оказалось, что никто никому ничего не должен. Хорошо бы обойтись без ревизии этого баланса, ведь ничего уже не изменить. Ни-че-го.

    А потом он влюбился в свою студентку. Они поженились. Но это история из другой жизни…

    Что такое двадцать лет разницы в возрасте? Тебе сорок, ей двадцать. Да ничто. Если ты не потерял интерес к жизни и не нажил цирроз печени, то вы ровесники. Правда, нужно учесть, что многие вопросы, ответы на которые тебе однозначно известны, для неё внове. И тут перед тобой дилемма: либо попытаться убедить её не повторять ошибок, уже совершенных и оплаченных тобой, и воспользоваться твоим опытом, либо предоставить ей свободу действий и просто идти рядом с ней, она по целине, а ты – шаг в шаг по когда-то протоптанному тобой следу. Что выбрать – дело сугубо индивидуальное. 
    А если тебе шестьдесят, а ей сорок? Да, в общем-то, то же самое: …если ты не потерял интерес к жизни и не нажил цирроз печени… С небольшой дополнительной поправкой на возраст. Возраст – это не физическая немощь, вроде пока держишься, не сглазить бы. Возраст – это боязнь совершить ошибку, на исправление которой просто не хватит времени. В молодости такой боязни нет.

    В положенное время родился сын. Сынёнок. До радикальных перемен в жизни оставался год.
 

<< предыдущая          следующая >>

______________________________________________________________________

​

|К читателю|  |Воспоминания отца-1|  |Воспоминания отца-2|  |Проза|  |Доцентские хроники| |Письма внуку|  |Поэзия|  |Контакты|