ЮРИЙ БЕЛИЛОВСКИЙ
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
Личная жизнь
Его отношения с противоположным полом всегда складывались сложно и запутанно. Что оказало главное влияние на его взгляд на женщину, он так и не смог понять. Со временем этот вопрос стал ему интересен. Не более, ведь вряд ли в зрелом возрасте можно рассчитывать что-то коренным образом изменить. Но хотя бы понимать…
Его родители относились друг к другу с уважением и любовью. Это он всегда чувствовал, а позже и понимал. В детстве с ним ничего необычного не происходило. Смешные детские любови с именами Дина и Фира были давно забыты, и память отыскала их в своих закромах как трогательный ностальгический подарок уже тогда, когда формирование его гендерного мировоззрения было, пожалуй, завершено. В смысле внуки уже подрастали.
Он был влюбчив, это правда. Несколько раз влюблялся так, что терял голову. И ни разу не решился сообщить ей об этом, лишь с острой ревностью наблюдал со стороны, как она оказывала знаки внимания кому-то другому, наверняка догадываясь, что причиняет ему боль. Позже, анализируя свои тогдашние ощущения, он определил для себя, что источником его нерешительности была не столько робость, сколько вопрос: «А что потом?» Может быть, инстинкт подсказывал ему, что признание в любви несет в себе какие-то тяжелые ограничения и пожизненные обязательства. А брать на себя обязательства он не был готов. А может, это и есть робость?
Это не остановило его в девятом классе, когда он, собравшись с духом, сообщил своей однокласснице Тане, что любит её. Голос немного подвел, но, кажется, она не обратила на это внимания. Она сказала: «Да». И это было искренне. Что значит «да», они пытались понять целых четыре года, не заходя при этом особенно далеко. Он всё никак не мог представить себя в роли главы семьи, а она, похоже, начала сомневаться и волноваться, что главного так и не случится. Он учился в одном институте, она в другом – мало ли что… Когда он неожиданно увидел её в компании какого-то молодого человека и почувствовал, что теряет её, то помчался к ней с предложением руки, сердце-то его уже было там. Увы. Таня сообщила, что Николай сделал ей предложение, и она согласилась. И что это любовь.
Все мы хоть раз в жизни переживали такое. Тем вечером он впервые напился до глубокого забвения, долго пролежал в беспамятстве в кустах возле её дома, а потом пытался доползти – идти не мог – до трамвайных путей, проходивших невдалеке, и лечь на рельсы. Это ему удалось, но было два часа ночи, и до первого утреннего трамвая было еще очень далеко. Он пролежал на рельсах с полчаса, озяб, а дома выяснилось, что ещё и перепачкался в рельсовой смазке. Руки, лицо, шею удалось отмыть, а пиджак и рубашку пришлось выбросить. Зато с этого дня он не пил портвейн номер одиннадцать. Если бы это был единственный алкогольный напиток в мире, он уже тогда стал бы трезвенником. Не случилось… Он тяжело переживал этот удар. Угнетало и то, что им опять пренебрегли. И кто? Любимая и любящая… Не урод, умен, силен, спортсмен… Почему?
В институте он увлекался, но всерьез не влюблялся – болели сердечные раны, и, похоже, появился комплекс страха серьезных отношений. Иногда он замечал заинтересованные взгляды однокурсниц, это бодрило, но ему были симпатичны другие, а этим другим он не был интересен. Впрочем, все это не было серьезно. Однокурсники тем временем объединялись в пары, начиная с третьего курса случались свадьбы, рождались дети. Но кто-то опасливый и осторожный внутри него шептал: рано.
Незадолго до окончания института он познакомился с совсем юной девушкой, школьницей. Случайно, на улице. Галя, Галочка. Ему было двадцать три, ей шел семнадцатый. Стройная, длинноногая, рыжеволосая, зеленоглазая, восхитительно красивая на зависть всем его друзьям. Он серьезно влюбился, она тоже, это было видно. Казалось бы, вот оно, счастье. Бери, люби. Немного смущало, что её отец, в прошлом главный инженер строительного треста, отбывал срок за финансовые нарушения. Хотя наверно это он пережил бы. Уже тогда, а двадцать лет спустя и подавно, этот факт биографии в глазах большинства являлся скорее признанием заслуг и гарантией безбедного будущего, чем поводом к порицанию. Инстинктивно его больше беспокоила их разница в возрасте и наверное в восприятии жизни. Совсем ведь девчонка. Ему приятно было привести её на вечеринку в компанию своих коллег, но она явно чувствовала себя скованной, когда обсуждались профессиональные или просто сложные темы, и стремилась уединиться с ним где-нибудь. Три года они безоглядно наслаждались друг другом, три года оттягивал он принятие решения. Один из женатых приятелей сказал ему тогда: «Что ты девчонке голову морочишь? Любит она тебя. Ты любишь её. И человек она хороший: добрая, не капризная и верная, видно же. Бери в руки, люби и будь счастлив». Не понял он тогда этого совета. А потом было уже поздно...
Изнутри ты всё такой же, каким был десять, двадцать, тридцать лет тому назад. Всё такой же молодой и сильный, всё так же остры переживания обиды и радости, только радости, пожалуй, стало меньше. Всё так же трогает сердце, да и не только сердце, стройный девичий стан, нежная беззащитная шея, ждущий взгляд широко открытых навстречу прекрасных глаз. И всё так же хочется им верить, хотя жизненный опыт уверенно подсказывает: лгут. Что с тобой, дружище? Посмотри в зеркало. Седина, морщины, залысины… Глаза, в которых когда-то были уверенность и непробиваемый оптимизм, смотрят отстраненно и устало и ускользают, ускользают, как будто ты боишься поймать свой собственный взгляд. Чего бояться-то? Это же ты. Всё-таки почему внутри ты всё такой же? Почему мы так устроены? Почему твои глаза видят её лицо так, как будто и не расстались вы навсегда три десятка лет назад, как будто и не было у тебя потом других женщин, жён и детей от этих жён, и уже внуков от этих детей? Почему твои губы, почему подушечки твоих пальцев до последней подробности помнят эти чувственные и нежные окончания юной груди, которые тянулись и тянулись навстречу твоим прикосновениям? Почему ты всё так же ясно видишь её полузакрытые в неодолимой неге глаза, глядящие из-под дрожащих ресниц сквозь тебя куда-то далеко-далеко, где нет ни тебя, ни этой постели с развороченными простынями, подушками, одеялами и прочей постельной дребеденью, туда, где только она и звёзды? Почему ты всё так же ясно видишь перед собой её полураскрытые припухшие губы, две прозрачные капельки на стиснутых белых зубах, слышишь её неровное дыхание, переходящее порой в едва угадываемый стон и хрип? Почему ты всё так же остро ощущаешь ту возбуждающую боль от её ногтей, с нарастающей силой впивающихся в тебя, и кажется, что там, где они тогда побывали, и сейчас ещё видны глубокие серпики их следов. Почему?! Разве мало ты видел этого в своей долгой жизни? Да нет, много, на две жизни хватит. И наверно, если заставить себя, можно вспомнить всё это миг за мигом, лицо за лицом. Но нет, память сама достаёт из своей волшебной шкатулки то, что она считает самым ценным и дорогим. И не ошибается.
Спустя много лет он получил извещение через интернет, что его разыскивает некая Галина Петровна. После недолгих процедур он получил номер телефона в Германии и позвонил. Он сразу узнал её голос. Он почти не изменился, может быть, стал чуть-чуть глуше и тише. Но интонации остались прежними, всё, как тогда…
Да, искала. Хотела услышать.
Да, вышла замуж спустя год после того, как он сообщил ей, что женится. Родила двух дочерей. Развелась. Дочери взрослые, одна в Подмосковье, вторая в Германии.
Да, она видела его той давней промозглой осенью из окна своей квартиры в Электростали, когда он, будучи в Москве в командировке и, он уже не помнил, каким образом узнав её адрес, провел два часа на скамейке во дворе её дома. Он тосковал по ней.
Да, живет в Германии, вышла замуж за вдовца…
- «Как родители?»
Он вдруг услышал, что она тихо плачет. Так же тихо плакала она много-много лет назад, когда он сказал ей, что им нужно расстаться. Слезинки по одной капали на его плечо, к которому она прижалась и не хотела отпускать.
- «Папа умер давно, а мама – месяц назад. Мне так плохо…»
- «Галочка, прости меня. Ты знаешь, как я любил тебя...»
- «Знаю. Я тоже. Всю жизнь. Но это уже не важно».
Несколько раз они переписались, потом она замолчала. Он долго ждал, потом разыскал в соцсети адрес, написал, представился и спросил, почему Галя не отвечает…
…Он ещё раз перечитал короткое электронное письмо от её не знакомой ему дочери: «Мама не ответит вам, полгода назад её не стало. Онкология». Вот всё и закончилось, теперь уже навсегда. Какое страшное слово «навсегда».
...А потом он женился. В студенческие годы он несколько раз бывал дома у своей однокурсницы, к которой был немного неравнодушен, и с интересом обнаружил, что у неё очень даже симпатичная младшая сестра-восьмиклассница. Совсем ещё малышка. Двадцать и пятнадцать – это не то чтобы очень большая разница, просто разные возрастные категории.
Но время идет. Лет пять спустя он случайно встретил ее маму.
- «Как поживаешь? Говорят, в институте остался?»
- «Да».
- «Слышала, не женился?»
- «Выбираю».
- «Младшую мою помнишь?»
- «Конечно», - он сразу вспомнил симпатичную восьмиклассницу.
- «Вот вернулась из Москвы, переводится в ваш институт. Слушай, а давай мы вас поженим. Девочка она хорошая», - вдруг сказала она. Интонация была осторожно-шутливая.
- «А давай…»
Вскоре они поженились. По всему чувствовалось, что она правильно готовилась к семейной жизни. Будучи моложе, она, не в пример ему, была практичным и твердым человеком. Незадолго до свадьбы он в смятении сообщил ей, что звонила Галя и сказала, что беременна. Реакция невесты его озадачила: «Переживет». То, что казалось ему крайне серьезным аргументом, не имело для нее значения. Да уж, женщины как были, так и остались для него загадкой.
Молодая жена с самого начала создала в доме уют, она прекрасно готовила, вообще была хорошей хозяйкой и, он не сомневался, любила его. И он любил жену, но почему-то неожиданно для самого себя время от времени ему становилось тесно в семье и тянуло на волю. Да и зеленоглазую Галю он не мог изгнать из сердца, как ни пытался себя заставить. И не смог.
Могла ли их семейная жизнь сложиться по-другому? Наверно, да. Была бы она чуть-чуть терпеливее… Да нет, не в этом дело! Что уж перед собой-то лукавить. Был бы он чуть-чуть тверже и требовательнее. К себе. К сожалению, понял он это много позже, когда вернуть уже ничего было нельзя. Да и не нужно.
Через год на свет появился сын. Сыночек. Может быть, он не сразу осознал и ощутил себя отцом, время было сложное, он был по уши в работе. Может быть… Но любил он сына всегда. Это же сын.
В тот раз отец достал им пригласительный билет на детский новогодний утренник в новый окружной Дом офицеров. До этого мальчик не бывал на больших праздниках, где собираются много людей, а Новый год они обычно встречали в семейном кругу. Сейчас он наблюдал со стороны, как его пятилетний сын ходит в хороводе вокруг елки, как по команде Деда Мороза и немолодой, но бойкой Снегурочки сначала неумело и неуверенно, потом оживленно и наконец радостно хлопает в ладоши, вовлекаясь в общее веселье. У него вдруг пронзительно защемило сердце: он знал, что ещё немного и они расстанутся. Всё шло к разводу и он ничего уже не мог с этим поделать. Гордость не позволяла ему валяться в ногах, да и вряд ли это помогло бы. Жена, как ему казалось, понимала, что не поздно ещё устроить свою жизнь, а твердости в достижении цели ей было не занимать, это-то он знал наверняка.
Так же щемило сердце, когда глядел он вслед юноше в синей болоньевой курточке, студенту, совсем мальчику, который, не оборачиваясь, уходил по плохо освещенному низкому коридору Павелецкого вокзала, а ему прямо сейчас нужно было повернуться, пройти сквозь турникет, выйти на перрон, сесть в электропоезд до Домодедово и улететь домой, откуда через пару месяцев отправиться в эмиграцию в далекую чужую страну. И он никак не мог повернуться и уйти. Он смотрел и смотрел вслед сыну, пока тот не исчез за поворотом длинного темного коридора – такой одинокий в огромном городе, такой бесконечно родной. Сын не обернулся.
В школе сын учился хорошо, рос толковым, упорным и, как ему виделось, вполне уравновешенным и разумным человеком. Мать не возражала против их свиданий, хотя и делала каждый раз паузу, прежде чем ответить согласием на просьбу о встрече. По мере взросления сына это вообще перестало быть проблемой: то ли она убедилась, что он не собирается настраивать сына против нее, то ли просто было не до того – нужно заниматься устройством собственной жизни. Его родители много бывали с внуком, особенно дед, который во внуке души не чаял и проводил с ним почти всё свободное время. И бабушка не оставалась в стороне, тем более что учился мальчик в школе, одной из лучших в городе, где она была завучем.
После седьмого класса сын решил перейти в республиканскую физматшколу, в то время одну из лучших в стране. С директором школы, в недавнем прошлом доцентом университета, он был знаком. Коллега всё-таки. Втайне от сына он зашел к директору и попросил проконтролировать и поддержать. Тот сразу выразил доброжелательное согласие. А когда вывесили результаты вступительных экзаменов, его сына в списках не оказалось, хотя набранный им балл был полупроходным – можно принять, можно отказать. Конечно расстроились. Пришлось довольствоваться мыслью, что в его школе математику и физику преподают не хуже, чем в ФМШ, что в общем было правдой.
А сын поступил-таки в физматшколу. Он узнал, что будет дополнительный набор, сам записался на него и сдал вступительные экзамены. Как же он был горд своим сыном! Школа не пожалела: три года спустя сын стал одним из победителей союзной физической олимпиады и получил карт-бланш для поступления без экзаменов в любой физический вуз страны. Сначала нацелились на МГУ, но он намекнул сыну про Московский физико-технический институт, в который сам когда-то даже и не пытался поступать, таким он казался недосягаемым. Вот с этим студентом первого курса знаменитого Физтеха он и прощался сейчас в длинном темном коридоре Павелецкого вокзала. Сын не обернулся.
Он верил: сын вырастет, поймет его и простит. Эта вера жила в нем и поддерживала его. Сын вырос. Окончил с отличием институт, окончил бизнес-школу, стал руководителем серьезной компании. Женился на любимой девушке, она родила ему сына и дочь. В общем, сын был в порядке. Сын дважды крупно помог ему: один раз с трудоустройством в очень сложной для него ситуации, второй – дал значительную сумму денег на покупку квартиры. Впрочем, это другая история. Но главное в их отношениях, как он это понимал, случилось не так давно и выглядело совсем буднично. Они разговаривали. И сын сказал: «Папа, я всё понимаю. Но тебя не было рядом, когда я был маленьким и нуждался в тебе. Теперь ты для меня чужой». При этом сын смотрел ему прямо в глаза… Нет, не простил. Не простил.
Он слушал сына и думал: «Я горжусь тобой, сын. Ты взрослый, сильный, решительный, умный, успешный. Что мог, я тебе дал. Гены, по крайней мере, мои. А то, что меня не было рядом – ты всё знаешь, я рассказал, как есть, лгать тебе я не могу. Может быть, это и к лучшему для тебя. Может быть, поэтому и нет в тебе тех губительных комплексов, которые душили меня всю жизнь. И задушили. А что до меня… Невозвратимое не вернешь. Господи, как больно!..»
Развод принес с собой ещё одну беду: негде стало жить. У его родителей была небольшая проходная двухкомнатная квартира в центре, где какое-то время жил ещё младший брат с семьей, потом они оставили квартиру младшему брату и приобрели однокомнатную кооперативную в окраинном районе города. Офицерской пенсии отца вполне хватило на оплату кооператива. Кстати, позже он с удивлением обнаружил, что по денежным доходам догнал отца-пенсионера, лишь когда стал деканом и оброс полуставками и надбавками к своей немалой доцентской зарплате. Может, действительно имело смысл после школы идти в военно-медицинскую академию? Портупея, эполеты, «офицерик, угостите девушку папиросочкой», приличная пенсия в сорок пять…
Он обосновался в отцовском гараже. Это было добротное кирпично-бетонное сооружение в длинном двойном ряду таких же сооружений. Задней стеной их гараж примыкал к местному теплопункту, поэтому в стужу внутри было не так холодно, как снаружи. Он раскладывал в Жигулях сиденья, надувал два пляжных матраца и бросал их поверх сидений, потом раскатывал спальный мешок и пару одеял – постель была готова. Тщательно развешивал по плечикам одежду, с этим приходилось быть очень аккуратным, ведь с утра в институт, на работу. Потом слегка принимал на грудь, это вошло в привычку, и укладывался на свое горбатое ложе в надежде на лучшее завтра. Иногда, правда, мелькала мысль: а не запустить ли двигатель и покончить разом со всеми невзгодами?
Тяжело было зимой: снаружи минус пятнадцать-двадцать, в гараже – минус пять-десять, в машине к утру по внутренней поверхности затуманенных стекол живыми струйками стекали капли сконденсировавшейся слабоалкогольной влаги. Выйти из машины – как прыгнуть с моста в ночную реку, а нужно еще привести себя в порядок, ведь в восемь поточная лекция. А лекция – это святое. Он и много лет спустя не очень хорошо понимал, как выдержал этот год или полтора, как коллеги не заметили того, что с ним происходит, а они, кажется, не заметили. Как он вообще остался жив?.. Вспомнилась чуть початая вечером и почти пустая к утру литровая банка спирта-ректификата на асфальтовом полу гаража возле дверцы машины...
______________________________________________________________________
|К читателю| |Воспоминания отца-1| |Воспоминания отца-2| |Проза| |Доцентские хроники| |Письма внуку| |Поэзия| |Контакты|