​

​

​

​

 

​

​

 

      Алматы (Алма-Ата). До 1921 года - город Верный. В 1991 году –            1,156 тысяч жителей..

​

 

Вскоре на 9-й линии (очень удобная для ориентировки система названия улиц) мне дали квартиру и под Новый 1964 год наша семья собралась вместе.

Я не знаю причины, но думаю, что из-за самовольства Деева (майорские категории были все-таки в армейском, а не дивизионном подчинении), но меня какое-то время не утверждали в должности. Помнится, я тогда про себя решил, что если меня куда и назначат в другое место, то квартиру я не отдам (у нас был и ордер и алма-атинская прописка), а буду добиваться увольнения: после двух десятков лет жизни в дырах одна другой хуже получить квартиру в Алма-Ате и вдруг отдать ее - не самое умное решение.

Впрочем, в приемный день я прорвался к генералу и рассказал ему, что я до сего времени все еще не утвержден и фактически числюсь в должности командира роты в Андижане. Помню, он спросил: «А тебе здесь нравится?» И когда я ответил утвердительно, сказал: «Ну и служи и не беспокойся». А нравилось ли мне? Это после землянки в «Качай-Болоте», это после барака в бывшем лагере заключенных 5-ОЛП, по полгода каждый год (а на юге и больше) жизни в отрыве от семьи, это даже после Карши и даже после Андижана?.. Это в Алма-Ате-то с ее красивейшими горными заснеженными вершинами, с ее яблочным и прочим в то время изобилием, с трамваями и троллейбусами, с большим количеством кинотеатров, с театрами, институтами, большим количеством школ и наконец с настоящей городской квартирой!.. Совсем недавно я не мог об этом даже и мечтать. Несомненно, мне нравилось в Алма-Ате. И наконец я увидел, что бывает и другая армейская жизнь, не такая, какой я жил до этого. И хотя меня в любое время могли назначить в наряд или послать в командировку, все это не шло ни в какое сравнение с лесозаготовками или копанием в болоте с утра до ночи при строительстве аэродромов и даже - хотя это и было немного легче - с обеспечением полетов. Я и раньше никогда не ходил небритым и старался соблюдать форму одежды, но здесь это стало и одним из показателей моего добросовестного отношения к службе.

То ли армейские кадровики выдерживали время (я уже написал, что переведя меня в Алма-Ату, Деев как бы нарушил субординацию, т.к. хотя эта должность и была в его подчинении, она не относилась к категории, которую утверждает командир дивизии), то ли повлиял разговор с командиром дивизии, но вскоре пришел армейский приказ с утверждением меня в данной должности.

Я прослужил без самого малого 28 лет, со льготной выслугой 32 (позже добавились при новом перерасчете еще года, но они были уже сверх пенсионного «потолка», итого - 34 года). Многие прослужили и больше, но совершенно на другой службе. Я помню, как покойный Павел Григорьевич Гладченко удивлялся, почему я так рано (его выражение) уволился, он-то прослужил календарных 34 года. Но я был командиром части с громадной ответственностью во всех отношениях и с личным составом в придачу, а он был дивизионным шифровальщиком, сидел в кабинете и в пять часов вечера закрывал свою комнату и уходил домой, а я не знал покоя ни днем ни ночью (ночью бывало еще беспокойнее). А сколько офицеров прослужили службу на различных военных кафедрах, военпредами и в других военных учреждениях. Впрочем, я там не был и всего не знаю: может быть, и у них были свои «прелести» и их «легкость» казалась таковой только со стороны… И все равно, я считаю, что уйти из инжбата мне следовало на десяток лет раньше. Ведь ушли же Смехов и Пушкин, Шуб и Поляков и многие-многие другие, не имевшие моего академического образования. В этом виноват только я (наверно и терпимое отношение Тони, которая никогда не «пилила» меня по этим вопросам), а во мне - привычка к старым знакомым и боязнь незнакомой службы (например, в ОБАТО), которую я видел прежде только издалека.

Ну то, что я «приклеился» к инжбату - мое дело. Но за что я таскал по медвежьим углам севера Тоню, а потом и ребят? А ведь когда я ушел, даже с понижением, я очень быстро не просто акклиматизировался, но и достаточно быстро пошел на повышение (чего бы не сделать это раньше?). Впрочем, подобное самоедство дело пустое: что было, то было и прошло. А как живут сейчас в солдатских казармах семьи офицеров, выведенных из Германии и своих «горячих точек»? А что ждет тех, кто попадет под обещанное полумиллионное сокращение? Обещаний различных благ «на потом» наслушалось не одно поколение офицеров!

Отдел штаба, куда я попал, возглавлял заместитель командира дивизии по тылу подполковник Киселев Всеволод Петрович. Он рассказывал, что был командиром базы 1 разряда где-то на северо-востоке, но только сейчас мне подумалось, что он мог быть и просто командиром ОБАТО: звание полковника он получил только в Алма-Ате, после того, как мы совместно прослужили 4 года, значит, и подполковника он получил незадолго до того, как прибыл в Алма-Ату в 1963 году. Его заместителем (он, правда, немного не так назывался) был Алексей Васильевич Цветков, знающий дело работник, но беспардонный хапуга (я видел сам). Он раньше служил у Файнберга в Ташкенте, а потом его прислали к нам за подполковничьим званием. Потом Файнберг забрал его обратно в Ташкент, а потом, как я слышал, послал его на какую-то полковничью должность в Прибалтику. После Цветкова к нам прибыл полковник Сыромолотов Владимир Кузьмич. Но о нем позже и подробнее.

Начальником электрогазовой службы был Коля Сергиенко, но он поменял Алма-Ату на Елизово (Камчатка), и вместо него к нам прибыл майор Щербаков Николай Андреевич. Он оставался в Алма-Ате (уже в запасе) и после моего отъезда в Израиль в 1994 году.

Начальником службы ГСМ был исключительно порядочный человек, майор Мильман Исаак Ефимович. Он в очень тяжелом состоянии за полгода до нас уехал в Израиль и вскоре умер в Иерусалиме.

Начальником продовольственно-вещевой службы был Игорь Владимирович Малютин. Хороший парень, но любитель выпить. После его увольнения к нам пришел бывший начпрод из радиотехнического полка, окончивший заочно в Алма-Ате торговый институт, Николай Беглов.

Должен признаться, что какое-то время я иногда терялся, особенно когда проводились учения или проверки и к нам приезжало большое начальство. В инжбате мне с этим не приходилось сталкиваться. И еще одно и тоже из не очень приятного. На меня возложили размещение приезжающих, и мне приходилось мотаться по гостиницам и заводить соответствующие знакомства по всем гостиницам вплоть до совминовских: каждому приехавшему нужна была гостиница согласно его чину.

Весной 1964 года Владимиру Степановичу Дееву присвоили звание генерал-майор.

Зимой 1964 года я продал мотоцикл, и мы купили автомобиль «Москвич-403». Жили в это время мы уже около штаба дивизии. Это практически в самом центре города. Юра, правда, остался учиться в той же школе №22. Окончил он ее с золотой медалью. А еще в Андижане мы ему купили очень красивый изумрудного цвета аккордеон, и он и тоже с отличием окончил при Алма-Атинском окружном Доме офицеров музыкальную школу. Вите же мы купили пианино и он (и тоже с отличием) окончил там же, где и Юра, музыкальную школу.

Через два-три года ни у Юры, ни у Вити от умения музицировать ничего не осталось. Витя, правда, еще какое-то время исполнял, как он его называл, «Собачий вальс», и все. Уже когда я был в запасе, нам с трудом удалось за бесценок избавиться от пианино - дома стало совсем тесно. Аккордеон продали перед отъездом в Израиль.

Тоня устроилась в одну из центральных школ города, школу №56, где и проработала с небольшим перерывом, когда я опять уезжал в Андижан уже командиром части, до пенсии.

Несколько слов о других начальниках из управления дивизии, хотя их, наверно, следовало бы написать раньше там, где я их начал перечислять. 

Заместителем командира дивизии был полковник Плешков Михаил Иванович. Как и командир, он окончил Академию Генерального штаба, но служба почему-то дальше (выше) не пошла. В прошлом он был командиром полка морской авиации, награжден четырьмя или пятью орденами Красного знамени. От нас он ушел заместителем начальника штаба армии. После увольнения поменял квартиру на Киев, а после Чернобыля уехал в Тамбов, где жил его сын. Переписывались (по праздникам) до самого нашего отъезда в Израиль. Сюда он на мое письмо не ответил. У нас с ним сложились довольно доверительные отношения. О нем же - два «между прочим»: во-первых, у него жена еврейка, и, во-вторых, где-то еще в начале тридцатых годов его отец работал на железнодорожной станции Алексин сцепщиком.

Начальником политотдела дивизии был полковник Николайчук Николай Андреевич. В дивизии, между собой конечно, его звали «Чапай». Запомнилась его формула - установка при выставлении оценок солдатам на политзанятиях: «Мычит - пять, не мычит - четыре».

После него пришел полковник Семин Виктор Иванович. После моего увольнения Семин стал начальником политотдела гражданской обороны республики, а после увольнения в запас он организовал Совет ветеранов 7 дивизии ПВО. Раза два-три в год нас собирали и давали возможность пообщаться с бывшими сослуживцами. Впрочем, нам приходилось (и чем дальше тем больше) общаться и на похоронах: в последние годы что-то вообще с этим зачастили.

Полковник Антонов был начальником штаба недолго. Юра говорил, что после увольнения в запас Антонов был заведующим кафедрой ГО в политехническом институте. После Антонова начальником штаба совсем недолго был один из командиров ЗРБ полковник Егоров, а после него пришел настоящий штабист (в моем представлении) полковник Чемерикин Николай Васильевич. Умер - рак желудка. Антонов тоже давно умер.

Начальником ЗРВ был полковник Каплинский Виктор Иванович. С ним у меня было мало соприкосновений. Тоже умер в конце 80-х годов. 

Начальником РТВ был бывший командир РТП в Ханабаде (это еще Карши) полковник Серый Михаил Натанович, исключительно интеллигентный человек. Когда мы уезжали из Алма-Аты, он где-то еще работал.

Начальником истребительной авиации был бывший командир истребительного полка Су-9 в Ханабаде полковник Гольдберг Константин Иванович. Коротко о нем. Заслуженный летчик СССР, награжден пятью орденами Красного Знамени. В войну сбил 19 самолетов. Звание Героя Советского Союза давали за 15 сбитых самолетов. Ему не дали. Ходили разные разговоры о причинах, но точно я не знаю. Давно умер, причем, прямо в самолете по пути в отпуск в Карелию.

Начальником оперативного отделения и постоянным исполняющим обязанности начальника штаба (Чемерикин часто болел) был полковник Высоцкий. Он прибыл с Новой Земли, где, похоже, нахватался радиации «под завязку». Тоже умер.

В управлении дивизии работали, похоже, больше сотни офицеров, да командный пункт с целой ротой и несколько штурманов наведения, да узел связи, а это целый батальон связи. В общем, было много народа, и всех я вспомнить не сумею, поэтому кроме уже перечисленных, только троих. 

Ходоров Хаскель Яковлевич - инженер-полковник. Инженер по вооружению истребительной авиации. Вскоре после нас уехал в Израиль. Связи нет. 

Колосов Карл Александрович - инженер-подполковник. Инженер по спецоборудованию истребительной авиации. Мы с ним после увольнения много лет работали военруками.

Гладченко Павел Григорьевич. И служили вместе, и после увольнения вместе работали военруками. В конце восьмидесятых умер в Алма-Ате.

При всем моем уважении к командирским навыкам и знанию службы служить под руководством Киселева В.П. было непросто. Если другие заместители командира дивизии отпускали своих подчиненных по домам, как правило, после окончания рабочего дня, а сами оставались в штабе, пока там оставался командир дивизии, так было принято, то Всеволод Петрович держал нас при себе обычно часов до восьми-девяти вечера. Ходили разговоры, что у него было «рука» в Москве, вот он и сидел допоздна, опасаясь пропустить московский звонок (три часа разницы из-за часовых поясов). В общем-то это похоже на правду. От нас еще в звании подполковника он ушел заместителем командира Ростовского корпуса ПВО по тылу, а оттуда, правда, уже полковником, в Ленинград - заместителем командующего армией ПВО по тылу. Генеральского звания он, как и Файнберг, так и не получил. Но если у того причиной было то, что он еврей, то у Киселева повесилась жена (причин не знаю) - тоже не дали генерала.

Теперь несколько наиболее запомнившихся случаев из моей службы в Алма-Ате, не считая, конечно, командировок во все части (не был только в Джезказгане). Впрочем, и об одной такой командировке тоже стоит написать - о командировке на Памир. Было это где-то в 65 или 66 году. После медицинского освидетельствования мы на двух машинах ГАЗ-69 проехали почти весь Памир от Андижана через Ош до города Хорог - это уже Горно-Бадахшанская область, где и до настоящего времени (1999 год) идет гражданская война. Видел весь Памир (по нашим измерениям - это пять радиолокационных рот) с километровыми ущельями и горными реками и с ледниковыми вершинами, знаменитые пики Ленина и Сталина. Самый высокий перевал, через который мы переехали - 5,5 километров.

Из экзотики. Видел горного козла, который громадными скачками уходил по довольно-таки крутой горе. В какой-то роте старшина показал нам просто громадное сердце козла (мне оно сейчас видится с зимнюю солдатскую шапку). Видел удивительное явление, хотя это, конечно, обыкновенный оптический обман: ручейки и целые речушки, образованные тающими снегами и ледниками, текли снизу вверх.

И еще - это чисто национальное восточное: на Памире в городке Мургаб посередине улицы устроен тротуар (не вдоль домов, а именно посередине довольно широкой улицы из маленьких домиков - длиной, наверно, метров сто пятьдесят-двести). По нему с соблюдением субординации (впереди секретарь райкома и председатель райисполкома) прогуливалась группа мужчин человек в 8-10. Это было в воскресенье. В пальто и шапках и, главное, в красных сапогах с галошами - на Памире и летом холодно. Нашу группу возглавлял начальник политотдела, и он счел нужным представиться секретарю райкома, на территории которого находились несколько наших радиолокационных рот. Это также было принято. К нашему счастью, претензий к нашим не было. Да и не пойдут русские ребята к киргизским и таджикским девчонкам. В Душанбе, Гиссаре, Кок-Тюбе - другое дело, а в сельской местности - нет, могут побить, а сейчас и убить.

Теперь не по службе. Юра плотно уселся мне на шею, и я дал ему самостоятельно ездить на машине (он уже получил любительские права). И вот однажды вечером, не имея достаточных навыков, а дело было после небольшого дождя, намочившего пыльный асфальт, он перевернулся. Сам он, слава Богу, не пострадал, а вот машину помял. С помощью нашего технического дивизиона машину мы дотащили до гаража, а ремонт затянулся даже на период после моего увольнения в запас. Следующую машину у Юры украли от института и сильно разбили, тоже стоило много нервов, времени и денег, чтобы ее восстановить. А две следующие - синюю Жигули – «двойку» и оранжевую «013» - он забрал уже полностью, и уже мне приходилось у него ее выпрашивать при нужде. Нужно отдать ему должное: содержание и ремонт были его.

Следующее воспоминание - о строительстве на ГВФ-овском аэродроме в Алма-Ате самолетной стоянки для звена (она была даже чуть побольше) истребителей МиГ-17, это было решение штаба армии. И сейчас мне кажется, что это было, так сказать, «авиационно-наземное» решение: каждому технарю хотелось иметь свой «техпункт». В то время да и много раньше на аэродромах размещалось множество различных будочек и других нетиповых сооружений (типовые, конечно, тоже были), в которых размещались различные службы, не желавшие совместно хранить свое имущество, даже если это всего-то и пара пустых газовых баллонов, свой верстачок и т.п. хозяйство. Так и здесь. А ведь совсем недалеко находится военный аэродром «Николаевка» (ВВС), где без помехи для существующих можно было разместить и наши истребители. Помню, как я мотался, разыскивая железнодорожный тупик для разгрузки обещанных бетонных плит для стоянки. Когда же нашел, то в армии решили, что на стоянке не будут стоять самолеты тяжелее МиГ-17 и 19. А для этих вполне достаточно и асфальтового покрытия. Но тут возникла новая сложность: вплотную к ВПП подходили поливные земли колхоза, и строить стоянку нужно было на их землях. У нас об этом ничего не знали. И вот в один из дней я пошел по инстанциям, так сказать, по «присутственным местам», выпрашивать землю. Кто никогда не ходил, не представляет, что это такое: начальника нет, а заместитель или не компетентен или просто не полномочен, - «это вообще не в нашей компетенции», «загляните через недельку»… ну и тому подобное.

Как-то (это на ту же тему, но не в связи со строительством стоянки) я стоял в коридоре, ожидая приема у начальника штаба дивизии. Видимо, долго стоял, раз заметил вслух: «У меня из выслуги лет следует вычесть минимум год-полтора - это время, что я простоял в приемных…». Рядом стоял комендант штаба. Ему это понравилось и он рассказал начальнику штаба, тот мне как-то об этом напомнил. И Мизиев напоминал об этом при всех встречах много лет после моего (и его тоже) увольнения - наши дачи были по одному автобусному маршруту.

Понимая, что строительство стоянки - это дело аэродромной службы, т.е. мое кровное дело, я активно включился в него. Председатель колхоза мне посочувствовал. Больше того, он мне сказал (я через пару дней бесплодных посещений попал на заседание правления колхоза), что такой маленький участок земли для него не проблема, но сделать этого он не имеет права. Единственное, что я от него получил, так это надпись на нашем отношении: «Рекомендую обратиться в сельхозотдел облисполкома». Сначала я поехал в г. Талгар, т.к. это была территория его района. Там мне сказали, что зав. сельхозотделом выходит из отпуска в следующий понедельник. Начальство любит на службу ездить не на автобусах, а на персональном автомобиле (мое начальство тоже). До Талгара около полусотни километров и я туда добирался на попутных или на автобусах. Еще недели две ушли у меня, чтобы получить отказы в облсельхозотделе и у замминистра сельского хозяйства (везде нужно было попасть в «присутственные часы», а не во время различных заседаний и ухода руководителя «по начальству»). Единственный четкий совет я получил у замминистра: «Ты, парень, зря ходишь. Ну кто, скажи, пойдет на нарушение Решения ЦК и СМ КазССР «О запрещении выделения поливных земель», которое принято совсем недавно?. И все же я прорвался и к министру, хотя его секретарь не хотел меня пускать, я просто взял и зашел в кабинет… Тот же результат.

Естественно, обо всех своих «походах» я докладывал Киселеву, а тот генералу, т.к. строительство стоянки было на контроле в армии. Не знаю, куда уж после этого ездил Киселев, но, понимая, что я работник его отдела, он знал, что спросят и с него, а у него в это время «горела» путевка в санаторий. Вернувшись из какого-то «присутствия», он прямым ходом пошел к генералу, откуда быстро вернулся и сказал мне, что генерал мною недоволен, что ему нужно «решение об отводе земли, а не перечень всех колхозников, с которыми я разговаривал». Прямо скажем, чувствовал я себя неважно: во-первых, я заваливал первое же серьезное дело, и дело по моей аэродромной службе, а во-вторых, я уже успел убедиться, что от серьезного неудовольствия и до увольнения у генерала Деева обычно проходило не более полугода. А после всех моих медвежьих углов служба в Алма-Ате была совершенно новым качеством. Значит, я не пригоден к такому? Значит, место в инжбате - это и есть мое место? Ну и тому подобное. А здесь был целый букет недовольства мною: Деева подпирал армейский контроль, у Киселева срывался очередной отпуск, Гольдберг был больше всех заинтересован в стоянке.

Оставалась последняя надежда: Деев ту «отказную» бумагу оставил у себя. Но следующий день был таким же. Деев даже не заехал в штаб дивизии, а бумагу прислал с шофером. Он побывал у министра сельского хозяйства, но вернулся с тем же ответом, какой получил и я. А то, что этого не смогли пробить Киселев и генерал Деев, было для меня слабым утешением.

Тогда я решился на отчаянный поступок: на следующий день с 8 часов утра я стоял у здания ЦК компартии Казахстана. А так как тогда в само здание пускали по партбилетам, то с началом рабочего дня я попросился на прием ко второму секретарю ЦК В.Н. Титову (я его просто остановил у его дверей и попросился на прием). Он меня принял. Сейчас я уже и не помню, какие я приводил ему доводы. Кажется, что-то насчет того, что от этой стоянки зависит защита неба Алма-Аты. Говорил, видимо, что-то еще. Убедил. Он при мне позвонил министру сельского хозяйства и сказал, что это исключительный случай и им (нам) следует помочь. Министр, видимо, сказал, что я нахал, раз дорвался аж до Титова (туда и министр не каждый день попадал). Но Титов сказал, что это не нахальство, а решение поставленной задачи «во что бы то ни стало», что и нам (им) не мешало бы перенять. Потом я опять прошел по всей цепочке только теперь сверху вниз. Времени у меня было мало: нужно было «добивать вопрос» по горячим следам. Правда, теперь у меня была резолюция Титова: «Нужно помочь». И наконец, часам к четырем я уже был в штабе дивизии. Причем, был не только с решением правления колхоза (при таком «ускорителе» они все быстро оформили), но и со счетом на оплату земли.

Киселев, встретивший меня с явным неудовольствием, все-таки, я отсутствовал на службе до 4-х часов дня, помчался к генералу, куда через пять минут был вызван и я. Генерал, удивившись моему нахальству (все-таки не каждый решится прорваться к 2-му секретарю ЦК компартии республики, он-то к нему не пошел), подписал денежный документ и приказал мне дать шифрограмму командующему с просьбой помочь техникой. Киселев тут же уехал в отпуск, через несколько дней уехали и Гольдберг, и сам генерал. Помнится, я запросил «с запасом», знал, что работать-то придется мне. На следующее утро мой армейский начальник из Ташкента начал «оттягивать» меня за такие аппетиты: «Может, тебе целый инжбат выслать?» Я запросил два экскаватора, восемь самосвалов, автогрейдер и тяжелый каток. Прислали экскаватор, автогрейдер, тяжелый каток, с нашими набрали четыре самосвала.

Строительство стоянки - это мое родное инжбатовское дело. Этим я занимался много лет и ничего трудного для меня не было. Вспомнил свою службу в инжбате и с семи утра и дотемна (а это часов в девять вечера) я выстаивал в авиационной фуражке, брюках от аэродромного комбинезона и без рубашки. А часто, вообще, в одних трусах. За время работы я загорел до черноты. И когда генерал увидел меня на стоянке, то сказал, что я обогнал его по загару, хотя он был в Крыму.

И тут еще два замечания: за гравием для основания я забрался на земли пригородного совхоза (в инжбате в тайге привыкли «партизанить», не испрашивая согласия у местных властей). Опять повезло, хотя бумага от облисполкома здорово напугала оставшегося за командира дивизии М.И. Плешкова и В.К. Сыромолотова, и.о. моего начальника. Оказалось, что директором пригородного совхоза был отец Юриного одноклассника и товарища, Володи Зорикова.

И второе: асфальтировать я нанял специалистов, сам же только контролировал их работу. А контролировать было что: эти ловкачи часто клали асфальт слоем, тоньше предусмотренного, а оставшийся, так сказать, «сэкономленный», асфальт продавали. Много позже, уже после моего увольнения в запас, мы у таких работяг заасфальтировали всю территорию гаражей, а многие - и внутри гаража (я тоже).

Работа по асфальтированию - работа каторжная. А там были и женщины. Хотя просто перенести большую совковую лопату с горячим асфальтом - дело не для каждого мужика подъемное (я пробовал), но здесь больше платили. Вот и шли женщины таскать асфальт, трамвайные и железнодорожные рельсы, катать тачки с горячим кирпичом.

К строительству стоянки я подошел серьезно. Сделал довольно глубокую обводную канаву, чтобы не подтапливало в случае сильного снеготаяния, и уже по колхозной земле вывел её в овраг. Основание засыпал толстым слоем гравия и укатал тяжелым катком. Заасфальтировали по всем правилам - в два слоя, хотя работники и остались не очень довольны. Я им, правда, растолковал, что воровать можно при строительстве дорог, что они всегда и делают, а здесь будут стоять самолеты. Первым возвратился из отпуска Константин Иванович Гольдберг, который, увидев готовую стоянку, просиял и обещал вечную дружбу. Раньше ему и инструкторам-летчикам приходилось в Андижан и Сары-Озек летать рейсовыми самолетами или поездом добираться. И уже там получать необходимый им налет часов. А теперь они это делали уже по пути из Алма-Аты.

Когда из отпуска вернулся генерал, все заместители встречали его в аэропорту, и К.И. Гольдберг привез его прямо на стоянку. Она была уже готова, мы залили ее битумом и к этому времени засыпали песком. Я, правда, не знал о возвращении генерала и был в грязных (в битуме) ботинках и трусах. Докладывать в таком виде, вроде бы, было и не совсем сподручно, но главное - стоянка была готова. Сошло. Позже М.Н. Серый рассказывал мне, что по пути домой генерал рассказал им о нашей первой встрече в Андижане, когда я прибыл туда на должность командира роты, а он, еще полковник, принимал части дивизии.

Перечитал. Похоже, что я сам себя не забыл похвалить, как в таких случаях говорят: «Раз никто не хвалит, приходится делать это самому».

Я уже записал, что за время командования дивизией генерал Деев уделял много внимания обустройству частей гарнизона. Позже, будучи командиром ОБАТО я убедился, что он прощал разные мелкие упущения (не в боеготовности, конечно) тем, кто занимался строительством. Слишком уж жалкий вид имели совсем старые казармы, отсутствовали складские помещения, не было мест для строевых и физических занятий. Я уже перечислил, что он построил в Алма-Ате. Но наиболее трудоемким его детищем был спортивный комплекс с полным набором полагающихся сооружений вплоть до плавательного бассейна с прыжковой вышкой, а также с большим спортивным залом и многими залами для борьбы, тяжелой атлетики и т.п. Когда штаб дивизии перевели в Бурундай, весь спортивный комплекс перешел к штабу округа. Но это позже. А тогда, я помню, меня вызвал генерал и, не знаю, чем он руководствовался, сказал, что для каких-то штукатурных работ нужна дранка. И добавил, что уже дважды посылал офицеров - не достали. Я поехал и часа через три или четыре привез дранку (ее и нужно-то было не очень много). Так за мною утвердилась слава как человека пробивного: как же, пробил разрешение на отвод земли под стоянку и это после неудачных попыток Киселева. А уж он-то умел это делать. Да и сам генерал… И «доставалой» прослыл - как же, привез дранку, тогда как ездившие дважды офицеры не смогли этого сделать. И, наконец, умеющим строить - быстро и качественно построил стоянку. А это, последнее, в глазах нашего генерала стоило многого.

На самом же деле все было не совсем так. То, что прорвался к Титову - так это с отчаянья, от безысходного положения. А то, что Титов помог… Так он мог так же и отказать. А то, что достал дранку (тоже мне, подвиг), то дело было так: подъехал я к самому закрытию склада (тоже случайно успел), когда кладовщик запирал ворота. Их контора находилась где-то в стороне, и я все равно в нее не успевал бы. Кладовщик запросил, кажется, рублей пятнадцать и я отдал свои деньги - «доставала» - и мы с ним вместе погрузили дранку на машину. Но мнение сложилось, мне потом об этом говорил Сыромолотов. И то, что я быстро и качественно построил стоянку - так ведь сколько у меня было подобного за почти два десятилетия службы в инжбате. Стоять на аэродроме от рассвета и дотемна - дело тоже обычное, а за три или четыре года, что прошли с момента, как я сменил профиль службы, еще не успел разучиться. И все это делалось на фоне офицеров, не знакомых с подобными делами. Они были хорошими ракетчиками и связистами, авиаторами и зенитчиками, но им никогда не приходилось «доставать», а не получать в плановом порядке, допустим, трос для экскаватора, они совершенно не представляли, как работает скреперная лопата или как безопасно валить лес и, тем более, строить аэродром. Не сомневаюсь, что выполняя их работу, я «пускал бы пузыри». А скорее всего, я и «пузырей» бы не сумел пустить.

И еще одним делом я укрепил свои позиции у генерала. Он в присутствии нескольких человек поделился опасением в связи с завершением работ по строительству спортивного зала высотой в три этажа, а именно, что солдаты могут упасть с самодельных лесов, а это были молодые солдаты, т.к. только что были уволены старослужащие. Я поехал к центральному стадиону, где недавно видел женщин, работавших на побелке какого-то здания. Привез с собой бригадира, которая посмотрела и дала согласие на побелку, назвав цену (инструмент и побелочный материал они обязались представить свой). Маляры очень хорошо побелили все, что было нужно, мы расплатились с ними по трудовому соглашению. Так мы сняли сразу две «головные боли»: во-первых, солдаты, конечно, не смогли бы так качественно произвести покраску, и во-вторых, это был вопрос безопасности.

Как начальник аэродромной службы я ездил на Андижанский запасной аэродром, где вместе с Николаем Хандожко мы строили полевые укрытия для самолетов. С полевого аэродрома я летел с командиром полка первый и, похоже, последний раз на вертолете. Это был один из первых тогда легких вертолетов Ми-1, кажется. Впечатление просто незабываемое. Особенно, когда вертолет проваливается в глубокую воздушную яму. Ладно я, но и Фетисов, командир истребительного авиаполка, мягко говоря, чувствовал себя неуютно.

Однажды я с офицерами штаба дивизии летал на закрытый аэродром-полигон Сары-Озек. На меня почему-то забыли оформить пропуск и я дней семь-восемь к всеобщей зависти резался в гостинице в биллиард. Допуск пришел в конце командировки, и я лишь один день был на полигоне.

А где-то в начале зимы на базе одного из дивизионов ЗРВ был создан дивизионный полигон, куда стянули восемь зенитных дивизионов. Они вели условный огонь по двум истребителям МиГ-17 (Гольдберг и Меньших), которые заходили к нам с разных сторон и на разных высотах, в том числе, и на самой малой вдоль реки Или. И то, что я слышал на разборах (а меня почему-то назначили начальником тыла сборов - это-то уж совсем не по профилю), было далеко от того, что в свое время говорил еще Н.С. Хрущев, что, мол, мы собьём любую цель и на любой высоте и, главное, с первого выстрела. На сборах я впервые встретился с членом Военного Совета нашей армии генералом Мирским. Позже я с ним еще дважды встречался (один раз, когда он уже служил в Москве). Мерзкий человек. Впрочем, я от кого-то слышал, что его в частях (между собою, конечно) так и называли - генерал Мерзкий.

В 1966 году Юра окончил школу. Интересное совпадение: когда Юра окончил школу, то все школы Союза переходили с 11-летнего обучения на 10-летнее. А когда школу заканчивал внук Олег - с 10 на 11-летнее. 22-я школа, которую заканчивал Юра, была какой-то специализированной. Там учились с 8-го по 11 классы. А в связи с переходом на десятилетнее обучение там было 18 выпускных классов. На всех дали только 2 золотые медали, в том числе одну - Юре. Это я вспомнил еще и к тому, что в семидесятые-восьмидесятые годы, когда я работал военруком в казахской средней школе №12, школа умудрялась выдавать по 10-12 медалей (а один раз, даже 18). Уверен, что это было не столько повышение качества обучения, сколько снижения требований к этому качеству.

Впрочем, я просто не помню, как с этим было в русских школах. Я-то работал в казахской школе. Юра поехал в Москву поступать в МАИ. И не поступил. Год он проработал в лаборатории академического института металлургии и обогащения, а на следующий год поступил без труда на энергетический факультет политехнического института. 

И тут мы (в основном я) допустили ошибку. По рекомендации института Юра дал согласие на перевод в Новосибирский электротехнический институт (связи). Когда мы проводили Юру, я поехал в командировку в город Сары-Шаган, а через пару дней, позвонив домой, я узнал, что Юра вернулся. Учиться дома и учиться в чужом городе, проживая к тому же в общежитии, совсем не одно и тоже. Не в обиду будь сказано, тем более, что виноваты мы были сами, Юра был здорово избалован, он у нас был (и много лет потом тоже) «пуп земли». В Алма-Ате его к этому времени уже отчислили из института и о восстановлении не хотели и разговаривать, хотя я, забросив работу, мотался от ректора института до министра высшего образования. И никого не интересовала его золотая медаль. К тому же (думаю, что это было главным!), это был период, кстати, и много позже тоже, когда в институтах Алма-Аты процветало взяточничество, а национальным абитуриентам отдавалось негласное предпочтение. 

Но мир не без добрых людей. Михаил Иванович Плешков устроил мне встречу с зав. орготделом ЦК компартии Казахстана В.К. Севрюковым. И тот с Юриным личным делом (без меня, конечно) пошел к самому Д.А. Кунаеву. Юру восстановили в институте. Тоня рассказывала, что ей позвонили из института и просили прийти с личным делом. Встретили так, как будто это приехал сам Кунаев. Нашлось и место, и все остальное.

Это была самая большая радость того года. Еще бы: окончить школу с золотой медалью, поступить в институт первым по списку и вдруг остаться за бортом. Выражаясь армейской терминологией, Юра не один раз сам создавал трудности с тем, чтобы потом их «героически» преодолевать… В этой истории, выражаясь «по-ученому», было несколько нюансов, но они касались отношений Плешкова с Севрюковым, а меня и тем более Юры - никаким боком, поэтому и вспоминать о них ни к чему.

Итак, с сентября 1967 года Юра стал студентом политехнического института. Я думаю, что из этой истории он тоже многое понял. Во всяком случае, когда дело еще не было решено, он, помнится, говорил, что очень хочет попасть в институт: «Ты знаешь, как я буду учиться!». И в этом он не подвел, окончив институт с отличием (с «красным дипломом»). Но мои волнения в этом году еще не закончились.

Киселев к этому времени ушел в Ростов-на-Дону, а Владимир Кузьмич Сыромолотов, исполняя обязанности заместителя по тылу, заметно сблизился с Деевым. И с подачи Сыромолотова наш командир дивизии совершенно неожиданно для меня предложил мне должность командира Андижанского ОБАТО.

 

<< предыдущая          следующая >>

______________________________________________________________________

​

|К читателю|  |Воспоминания отца-1|  |Воспоминания отца-2|  |Проза|  |Доцентские хроники| |Письма внуку|  |Поэзия| |Контакты|