Письмо 3

​

Привет, Иван.

 

Продолжаю. Немного смещу акценты, но в целом о том же: взгляд на жизнь.

 

О терминологии. О языке

 

Раньше я упоминал терминологию как достойный объект для осмысления или что-то в этом роде. Я когда-то задумался над не очевидным на первый взгляд положением: все проблемы в мире от терминологии. «Что русскому хорошо, то немцу смерть» – прикладной вариант сказанного. «Не шутите с терминологией, Антон! Терминологическая путаница влечет за собой опасные последствия» - это из «Трудно быть Богом», одного из самых актуальных, на мой взгляд, философских произведений. Потом привык, наука к этому располагает. Основное требование здесь при изложении и восприятии (а для чего излагать, если не для последующего восприятия?) любого материала: расшифруй терминологию. И порой глоссарий, список и трактовка терминов, занимает больше места, чем сам материал. А это ещё не вся жизнь, а всего лишь её сегмент - наука! И здесь обитают те, кто погружен в обсуждаемый предмет по самую плешь. Что же говорить о жизни в целом! Есть над чем задуматься, сделать выводы и сформировать и сформулировать руководство к действию.

 

И еще немного по теме. В русском языке очень много терминов, пришедших извне. К ним привыкли, мало кто обращает внимания на то, что их лингвистическая база чужая. В этом нет ничего плохого или странного. Слова, объясняющие объект, возникают там, где этот объект родился или впервые подвергся изучению. Особенность применения этих терминов в русском языке (думаю, в других эта проблема тоже существует) в том, что зачастую их изначальный смысл либо искажен, либо утрачен вовсе. Есть смысл изучать происхождение терминов как в содержательном, так и лингвистическом смысле. Мой стародавний приятель, восточный немец Лотц (он до перестройки закончил МЭИ), русский язык, естественно, знает хорошо, рассказывал мне, как он с целью интенсификации изучения языка ходил в кино, там посмотрел новеллу «Напарник» из «Приключений Шурика» и был озадачен: за обычное хулиганство человек получил пятнадцать лет! Естественно, что просматривая фильм и слушая диалоги, он улавливал далеко не всё, но суть этого диалога прораба на стройке и сопровождающего милиционера фрагментарно уловил: «...На сколько (на какое время) вливается (к нам) товарищ?» - «На полные пятнадцать суток». – «Ага, полторы декады». !!. Лучше никого не потрясать, честное слово.

 

Есть проблема другого масштаба: Язык. Я не об иностранном языке, я о родном, native language, mother tongue... С русским языком у меня были кое-какие сложности года за два до окончания школы. Когда в перспективе передо мной замаячила золотая медаль (честно - не помню, как эта цель сформировалась), пришлось обратить внимание на язык. Где-то я об этом в своих воспоминаниях написал. В телеграфном стиле:

https://yurbor.wixsite.com/orthogrammer/yunost-shkola

Сейчас мои взаимоотношения с родным языком уже не так однозначны. То ли память поизносилась и не удерживает все его замысловатые и далеко не всегда логичные уложения, то ли потеря практики в эмиграции сломала доведенный до рефлекса автоматизм в трансформации мысли в фразу и далее в предложение, то ли просто приемлемо освоенные два других языка, имеющих абсолютно другие как синтаксис, так и логику построения фраз, наложились на родной и низвели тот самый автоматизм до уровня не исчезающего, порой болезненного сомнения – не знаю. Может быть, всё проще? Раньше предметом были исключительно научные публикации: статьи, отчеты, текст к авторским свидетельствам, материалы к отраслевым стандартам, вузовские учебные пособия... Здесь требования к языку вполне конкретные, хорошо структурированные и регламентированные. Чем короче и логичнее, тем лучше. Лирика запрещена, эмоции не поощряются. Единственное, но безысходное, как смерть, требование: единство и полнота терминологии. Желательно, конечно, не писать псевдонаучную ерунду, но это, скорее, из области морали и этики. Иногда это даже полезно для затравки и возбуждения потребности в дискуссии (она, в отличие от спора, может дать толчок к рождению если не истины, то взаимопонимания).

Теперь, когда возникли желание и необходимость изложить словами взгляды на жизнь (возраст, что поделаешь), тех навыков оказалось просто недостаточно. Вполне допускаю. Ибо здесь краткость изложения еще может явиться добродетелью, а вот отсутствие лирического и особенно эмоционального заряда – это уже недостаток. Это всё по поводу упомянутого «В жизни есть другая проблема: Язык».

 

Я, разумеется, пытаюсь не упустить ощущение языка, что в эмиграции непросто: общения или вовсе нет, или оно на примитивном уровне, далеком от того прежнего, необходимого для изложения двухчасовой лекции по термодинамике перед двухсотглазой и двухсотухой очень даже реактивной студенческой аудиторией. Как пытаюсь не упустить? Перестебываюсь в сетях с блогерами, иногда с комментаторами-откликантами. Цинично, без интереса, исключительно с утилитарной целью. В порядке отступления отмечу, что даже эпизодические вояжи в сеть выявили два (как минимум) обстоятельства. Первое – чрезвычайная агрессивность русскоязычных откликантов. Интуитивно в цифрах 10/1 -  что удается крест-накрест оценить. Это вполне прослеживается и на примере Израиля, когда перестебываются одни и те же социальные группы откликантов по поводу, скажем, еврейско-арабских или палестино-израильских отношений. На русском и на иврите. Иврит я, конечно, знаю неважно. Но по общему впечатлению всё примерно так же. На английском-русском картина та же, хотя здесь труднее найти одни и те же социальные русско- и англоязычные группы, имеющие одинаковое отношение к какому-либо знакомому мне обсуждаемому вопросу (это я по поводу обязательного условия сопоставления: «При прочих равных условиях»). На этот счет (агрессивность) у меня есть мнение, но оно удручает до такой степени, что хочется разобраться глубже и найти этому рациональное объяснение. Или опровергнуть его, что было бы оптимально. Держу при себе.

Второе – это чрезвычайная же неграмотность откликантов и, совсем беда, авторов. Для меня это печально в прикладном смысле: ничтожный ресурс для поддержания языка. Ну и есть тревога относительно сохранения языка как одной из скреп (как это вдруг стало модно произносить), формирующей народ.

 

Не касаюсь основных российских телеканалов. Там уровень языка достаточно высокий, хотя, по фантомным уже ощущениям, лет тридцать пять назад языковые настройки были строже. Как говорил, я просматриваю материалы в сети, иногда комментирую. Занятие не самое высокоинтеллектуальное, но простительное: помимо упомянутого еще и привычка формулировать мысли пальцами на бумаге. Так вот, восемьдесят процентов (навскидку, конечно) прочитанного очень трудно понять. Грамматика – само собой, но бог бы с ней. Авторы не могут скомпоновать слова в предложение как законченную мысль, а предложения в смысловые блоки, доступные для понимания. Иногда попадаются неожиданно грамотные абзацы, при этом соседствующая пара таких абзацев совсем не обязательно имеет смысловую связь. Автор скопипастил (прости, господи!) в удачном месте текстовые куски и перенес их в свою публикацию. В результате большая часть моих откликов сводится к банальному: Прекратите мучить читателя! Прекратите мучить язык! Это ведь одна из немногих реальных скреп, «...о необходимости которых всё время говорили...» Исчезнет (спаси и помилуй!) – другие скрепы не пригодятся.

 

Что обращает на себя внимание на тех площадках в сети, куда я иногда выбираюсь? Читателям практически «побоку» собственно язык как носитель смысла. В основном сразу трогают пальцем поверхность изложенного материала (вглубь не проникнуть) и выдают комментарий. Поскольку понять мысль автора написанного практически невозможно, то и комментарии эти, как правило, отражают отношение комментирующего к какому-либо слову из текста. В лучшем случае - фразы, если понятную фразу ему удастся найти.

 

Что в результате? Собеседникам уже не так нужен настрой на одну смысловую и эмоциональную волну. Достаточно откликнуться словом на слово, междометием на междометие, жестом на жест, лайком на лайк, смайлом на смайл... Локальная проблема уверенно перерастает в коллапс, не задерживаясь на промежуточных стадиях. Такое событие уже имело место в истории, правда, тогда по другой причине. Господь покарал ослушников и смешал язык их так, что они перестали понимать друг друга, изумились (хорошее слово) и мало-помалу рассеялись по всей земле. Сейчас ситуация другая. Господь, по-моему, махнул на нас рукой: делай что хочешь, хоть колпак с алмазами надевай. Рассеиваться только негде, занято всё.

 

А самый живой и глубокий русский язык я слышал (а) в устных рассказах Ираклия Андронникова и (б) в выступлении по ТВ (очень давно уже) болгарского старшеклассника на каком-то научном форуме. Вот так.

И еще раз: Это наш язык. Это наша естественная скрепа (прости, господи, еще раз).

 

Учись пользоваться русским языком. Кстати, будь готов к тому, что чем лучше ты будешь это делать, тем меньшее число окружающих будут тебя понимать (и доверять, что опасно). Хороший, кстати, способ фильтрации среды обитания: зачем тебе те, которые не могут двух слов связать? Если ты не политик, конечно. Тогда придется тебе сползать до их уровня. Нужно?

 

Но всё это лишь одна сторона проблемы «Язык». Она локальная, хоть и важная. Есть другая, глобальная. Язык как средство общения, коммуникации, а это его основная функция, несовершенен. С его помощью можно передать фактическую информацию, если заранее согласовать терминологию. Мы говорим одинаковые слова, но слова эти отражают разные материальные явления (это худо-бедно решается заранее оговоренным единством терминологии) и разные чувства. Последнее неразрешимо. Я пишу тебе: «Пришел домой. Взгрустнулось». Насчет «домой» я могу описать квартиру, обстановку, окрас и характер кота Василия... Насчет «пришел» - тоже несложно (если, конечно, это не исходная точка ассоциативной цепочки к «Взгрустнулось». Допустим, нет). А вот «взгрустнулось»... Ты, разумеется, понимаешь, что мне стало грустно. И если ты отзывчивый человек, то попытаешься представить/почувствовать грусть. Все так делают. Но это твоя грусть. Не моя. Она другая. Чуть-чуть или в корне. Можно уточнять до бесконечности: тихая грусть, прозрачная грусть... Но и «тихая», и «прозрачная» тоже воспринимаются тобой и мной по-разному. Не в децибелах же и люменах на квадратный метр их измерять. Это как дальтоник и цветовой спектр. Но здесь хоть есть объективные критерии. Можно спектральную характеристику  продиктовать дальтонику и пусть усохнет.

 

Я начал осознавать это в эмиграции: чужой язык, чужая ментальность. И никогда ты не сможешь в ответ на простую фразу «Вчера классно посидели» почувствовать то же самое, что и произнесший эту фразу. Даже если ты посекундно знаешь хронологию и содержание посиделки.

В общем, это можно долго описывать. Но, следуя предмету и сути изложения, это бессмысленно, поскольку пытаешься языком как инструментом описать то, для чего нужен другой инструмент. А его нет.

Люди, конечно, нашли выход. Просто на каком-то этапе молча принимают решение: согласовано. Выход ли это? Увы. Мир несовершенен. Но по меньшей мере есть чем заняться.

 

Да, кстати, учи язык. Капитально. Up to ‘native’ level. Еще один. Из изложенного выше не следует. Просто к слову пришлось. Впрочем, учи – это не то слово. Осваивай, овладевай, впитывай. Какой? Английский, конечно. Восемьдесят-девяносто процентов научных публикаций выходят на английском. Причина понятна: там жизнь, там работают. Что-то конечно попадает в перевод, но перевод - это всегда предмет манипуляций, да и не факт, что переводом займется специалист нужного тебе уровня. Съеденное, переваренное и выдаваемое кем-то за съедобное совсем не обязательно таковым является. Мне довелось с этим столкнуться сразу после эмиграции, когда начал работать в Технионе. Да, весь учебный материал здесь, разумеется, на иврите. Но много оригинальных учебников на английском (скорее американском). Какой смысл тратить время на их адаптацию? Пусть аудитория адаптируется. Все профессора, с которыми мне довелось общаться, говорят, пишут, читают по-английски, хотя, конечно, Барри Гринберг, один из соавторов в немногочисленных моих здешних публикациях, был в языке недосягаем (да и в математике, судя по отзывам): всё-таки Лидс есть Лидс. Владеют английским очень многие студенты. Русскоязычные эмигранты, кстати, тоже. В первом поколении приемлемо, во втором – уверенно.

 

Здесь я осмыслил и осознал два факта.

 

1. Язык не подлежит переводу. Интерпретации – да, переводу – нет. Носитель другого языка – это другой человек, не такой, как я. Структура языка другая не потому, что он иностранный, а потому, что у носителя языка другая структура мышления. Он иначе видит мир, он иначе выражает свои мысли, и мысли его другие.

 

В порядке отступления – очень забавный, но тем не менее наглядный пример. Борис, твой дядя, когда был совсем маленьким (а прибыл он в Израиль за полмесяца до того, как ему исполнился год), начинал контактировать с миром по-русски: круг его общения ограничивался папой, мамой, дедушкой и бабушкой. В детсад он вначале не ходил, для младшего возраста он платный, а платить нищему нечем. Старшая группа детского сада – за год до школы - не только бесплатная, но и обязательная, ибо это еще и социальная адаптация ребенка. Здесь Борис довольно скоро заговорил на иврите, причем лучше многих местных. Дома приходилось умышленно много разговаривать с ним по-русски, чтобы он не потерял язык. Это преамбула. Вот суть. Однажды я делился с ним тем, что видел во сне. Потом начал рассказывать он: «Я сегодня снил...» Я хотел было его поправить: «Мне сегодня снилось...», но остановился. Почему он так говорит? Да потому что он так видит мир, он так думает – и то, и другое на иврите. Разумеется, там тоже есть страдательный залог в языке. Но действительный применяется намного шире. Один еврей как-то спел по этому поводу: «Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас». По-русски, кстати. Это отражение менталитета. И менталитет «я сню» на неизмеримую долю выигрышнее, чем менталитет «мне снится», он активный: «Это я сам делаю, а не по посторонней воле со мной происходит».

 

Возвращаюсь из отступления... Поэтому если тебе удастся хоть немного прикоснуться к этому миру, твой взгляд на него неминуемо станет объемным, стереоскопичным. И этим не просто грех не воспользоваться, этим преступно не воспользоваться. Хочу надеяться, что в той среде, где ты сейчас обитаешь, не на ура приживается нарастающая вокруг тенденция «поставим заслон». Всё это от того, что стать лидером у этих ставящих не получается объективно, а ведомым быть обидно. Но это менталитет лузера. Тебя это устраивает? 

 

2. Я вдруг (или не вдруг) осознал, что казахи, мои казахские друзья, видят мир более красочно и глубоко, чем я. Почему? А они практически все двуязычны: казахский и русский на уровне родного языка. Резюме: сам решай.

 

Об истории

 

Даже не предполагал об этом писать, как-то само собой получилось.

 

Поздно или рано приходит время, когда у думающего человека появляется желание разобраться в том, почему всё вокруг развивается так, а не по-другому. А поскольку всякое развитие это процесс, а не замершее мгновение, то единственный путь разобраться – это проследить этот процесс от того, что было, к тому, что стало. При этом экстраполировать, т.е. прогнозировать, что будет дальше, я бы не решился: вероятность адекватного прогноза практически нулевая, да и кому и как результат этого прогноза оценивать? В любом случае велика вероятность оказаться в ловушке при такой оценке. История – сфера (хотел сказать наука, но что-то вынуждает сомневаться) существенно политизированная. Наша история политизирована абсолютно. Твоя прабабушка – моя мама – была преподавателем истории в школе. Закончила после войны Казанский университет, а потом моталась с отцом и сыновьями (это мой младший брат и я) по дальним – позже, слава богу, всё менее и менее дальним – гарнизонам и там, где удавалось устроиться на работу, преподавала всё подряд, включая, по-моему, астрономию. И лишь когда мы обосновались и укоренились в Алма-Ате, ей удалось вернуться к своим предметам: истории и обществоведению. Да, жизнь не очень её щадила. Она не роптала. Я, во всяком случае, ропота не слышал.

 

Так вот, помню, как мама с почти не заметной фрондой в голосе (так я сейчас это воспринимаю, тогда не придавал значения и не оценивал) делилась после обязательного совещания преподавателей-историков в райкоме партии (это КПСС, тогда это было именем нарицательным, поскольку альтернативы не было) перед новым учебным годом: «В этом году история будет выглядеть так...».

- «И история средних веков?», - это отец с подначкой.

- «И она...»

 

Это было давно, в прошлой-позапрошлой жизни. Что-то изменилось? Увы. Что изменяется при прогулке белки по внутренней огибающей своего колеса в аттракционе? Ну ладно, не белки, муравья по мебиусу? Кроме того, что тикают часы и утекает время, ничего. И это беда. Хотя... Когда не знаешь чего-то (и не догадываешься, что не знаешь), об этом не беспокоишься. Плохо, когда либо подсознательно чувствуешь: что-то не так (это происходит, когда не стыкуется логика взаимосвязи событий), либо догадываешься или знаешь, что знаешь не всё, а узнать недостающее негде, нельзя, небезопасно... Это большая беда, когда знать что-то небезопасно.

 

Довелось как-то в библиотеке Техниона пролистать учебник истории, полагаю, для старших классов, из Англии. Только пролистать, история – не мой предмет. В одном месте не то чтобы удивило, а стало эмоциональной кочкой: какой-то исторический факт из тех самых средних веков обсуждался здесь с трех различных, даже конфликтующих, точек зрения и от имени нескольких (конкретных, не безымянных) экспертов-исследователей. Не исключаю, что это был учебник (или пособие) для спецклассов с углубленным изучением истории. Наверное там есть такие. Но что это меняет? Оказывается, так бывает.

 

Недавно в сети наткнулся на выжимку из справочника «Военные конфликты, кампании и боевые действия русских войск 860–1914 гг.». Если добавить сюда несколько десятков войн и конфликтов за последнее столетие, то общее их число уверенно переваливает за тысячу. По случаю возник вполне ожидаемый вопрос: кто в этих войнах и конфликтах первым начинал стрелять? Не на всю тысячелетнюю глубину вопрос, разумеется. Без политической и ситуационной оценки. Так, крест-накрест, поверхностно. Результат получился совсем обескураживающим. Многия знания – многия печали (банальность от Экклесиаста). Это то самое знание, да даже просто мысль о существовании такого знания, которые опасны. Почему и зачем?

 

А вот абзац из моих воспоминаний: «...Год назад в подготовленных им к уничтожению старых книгах я увидел «Краткие биографии революционных деятелей России» двадцать девятого года издания и с удивлением для себя обнаружил там исключительно еврейские фамилии и имена на полутысяче страниц убористого текста, где каждая биография занимала не более половины страницы. Пришлось переосмысливать историю заново. От каких же случайностей зависит наше мировоззрение!» Действительно, от каких же случайностей оно зависит! А почему?

 

Наша история как наука характерна тем, что именно как наука она недоступна познанию. Как инструмент пропаганды – да. Как шоу – да. Как наука – нет. Все ключевые исторические факты в виде документов закрыты в архивах, доступ к которым невозможен. Не ключевые - тоже. В результате мы не сомневаемся, что радио изобрел Попов, АК - детище сержанта Калашникова, Харитон первым создал атомную бомбу, политрук Клочков действительно произнес свою знаменитую фразу... И дело не в том, правда это или нет, а в том, что мы не сомневаемся. Нам преподносится не история, а трактование комментариев к слухам о фактах теми, кому дозволено трактовать эти комментарии, сделанные теми, кому дозволено комментировать. Это, конечно, стеб. Можно, наверно, оглянуться назад и проследить шаг за шагом, как сформировался такой взгляд на жизнь, однако выделю лишь два момента.

 

Первый -  это когда в конце восьмидесятых - начале девяностых прошлого века доказательно ниспровергли добрую половину из того представления о мироздании, что было основополагающим и незыблемым. В результате в нас неизбежно сформировалось скептическое отношение и к оставшейся половине.

 

Второй – это 2014 год. Олимпиада. Как я был восхищен! Красиво, мощно. И целый город построили, и снег создали. И бог с ними, не до конца раскрывшимися звездными кластерами – мелкие недочеты лишь придают жизненности грандиозному событию. А очень разновысокие, но одинаково знаменитые и ослепительно красивые факелоносицы – не говорит ли это о диапазоне и масштабе чувства прекрасного у организаторов торжества? Триггер сработал чуть позже: медальный звездопад. Кто хоть раз садился в седло спортивного велосипеда, настраивался оторвать от помоста железный лом с упаковкой (да хоть парой!) стальных блинов по концам, зашнуровывал перед стартом шиповки, тот руками, ногами, ягодицами, головой – всем своим Я знает, что если одиннадцать секунд это его физиологический потолок на стометровке, то пробежать за восемь он не сможет ни за что и никогда, ни сейчас, ни потом. А здесь – сколько угодно. А потом объявился этот беглый провизор. А потом поумирали его замы. И щелкнуло, сложилась  окончательная картина, которая пиксель к пикселю - не придерешься - вобрала в себя всё. Сложилась и распалась в прах. Не на молекулы, на атомы. Навсегда. Ложь не выживает и хоронит под собой всё, включая репутацию... Но это я забежал далеко вперед.

​

...Помню, когда я учился на первом-втором курсах КазПТИ, мы частенько спускались по улице Масанчи (в Алма-Ате направления большей частью сориентированы не по частям света, а вверх-вниз) от Политеха к проспекту Абая. И нередко видели на одной из скамеек худого патлатого молодого, немного старше нас, казаха. Был он в потертых фирменных джинсах (вещь совершенно для нас недоступная), модном трикотажном японском пуловере и мокасинах. Сидел он обычно на спинке скамейки, то пристроив лицо между большими ладонями, то опершись подбородком на собранные в замок кисти рук, провожая время от времени прохожих отсутствующим взглядом. На скамейке обычно стояла полупустая открытая бутылка чего-то. Прохожие смотрели на него с интересом и уважением, милицейские парные наряды его не беспокоили (учитывая ноги на скамейке, патлы, бутылку - вещь неслыханная), а порой и уважительно козыряли. Да и кто ж его побеспокоит? Олжас Сулейменов, известный, знаменитый даже, поэт. Не берусь сейчас оценивать его творчество, но тогда мы зачитывались его стихами. Был у меня его сборник «Доброе время восхода». Но я о другом.

В 75-м, по-моему, году Олжас опубликовал «Аз и Я». Там на основе «Слова о Полку Игореве» он изложил свой взгляд на истоки русского языка. Взгляд, как я понимаю, довольно спорный, но никак не дилетантский: он литературовед, Литинститут за плечами и, что важно, писал и разговаривал он на русском, это его основной язык. Замечу здесь в порядке очередного отступления, что именно на стыке культур, как и на стыке наук, возникают нередко предпосылки для свежего взгляда на суть вещей. А что может быть более плодотворным?

 

Возвращаюсь: понятно, в ученой среде возникли возражения, подкрепленные обстоятельными аргументами. Понятно и единственно правильно: есть мнение – доказывай. Но наверху решили проще: человеку выдали волчий билет. Следующие восемь лет он не публиковался.

 

Имеет это отношение к истории? По-моему, да. Кстати, нынешний тренд – это тенденция, если перевести на чуть более ранний русский язык (это снова стеб) – к законодательному искоренению из русского языка всего не исконного, то – доводя идею до крайности – изъятие монголизмов, тюркизмов, галлицизмов, германизмов и, наконец, англизмов, может привести к ситуации, когда кроме «паки-паки» и «иже херувимы» (Цит.: режиссер Якин) нечего будет сказать любимой девушке в ответственный момент. Не то чтобы это обрекало носителей языка на вымирание, но определенные проблемы может создать.

 

Когда я только-только защитился (начало восьмидесятых прошлого века), у меня был товарищ из нашего алматинского нархоза. Он заканчивал написание диссертации по демографической статистике. Я как-то спросил его по случаю, почему так медленно продвигается его работа.

-«Секретность. Ты, когда статью в редакцию сдаешь, в своем первом отделе автоматически галочку получаешь – и вперед. Меня же проверяют по полгода в местном управлении КГБ. А то и республиканском».

-«Что там секретного?».

-«Ты что?! А если я где-то реальные цифры смертности-рождаемости или темп роста ВВП выболтаю?! Посадят сразу и надолго. Подписку ведь давал».

-«А в КГБ эти цифры кто-то знает?»

-«Нет конечно. Откуда? Их никто не знает»

-«А как проверяют?»

-«Так потому и долго. Сидим с куратором друг против друга, он мне пристально в глаза смотрит: можно уже верить или нет. Потом расходимся. Он, полагаю, звонит в госплан, госстат, райком, горком... Потом опять сидим друг против друга. Ничего, эта статья последняя. Больше для диссертации не нужно».

-«Зато потом ты свободен, как птица!»

-«Если не принимать в расчет пятилетней подписки о невыезде из страны и бессрочной о неразглашении».

 

Это, конечно, не история как наука. На тот момент. Теперь уже, пожалуй, история. А подписка-то бессрочная.

 

История – это та скрепа (сколько посконно-сермяжного можно при нужде отыскать по ларям да киотам), которая делает группу людей народом, нацией. И преподносить её нужно такой, какая она есть. Ничего плохого с нами не случится, если будем знать правду. Тогда будет понятно, чем гордиться, а что нужно исправлять. Ведь есть и то и другое. И то и другое, кстати, объединяет людей в народ. У Экклесиаста есть серьезное умозаключение: «Бывшее нельзя сделать не бывшим». Это к тому, что даже высшим силам это неподвластно.

 

Об армии

​

Армия – это на первый взгляд неожиданный для меня предмет для обсуждения. Но мы же и не обсуждаем. Просто делюсь взглядами на жизнь. Действительную я не служил (только в запасе), но так уж случилось, что армия это серьезная часть моей жизни. Я родился в семье кадрового военного. Всё мое детство прошло в самых дальних гарнизонах. Как писал твой прадед, от южных берегов Северного Ледовитого океана до северных берегов Каракумского канала. А детство – это база для формирования мировоззрения. Меня всегда окружали люди в форме, солдаты и офицеры – сослуживцы и товарищи отца, многие из них фронтовики той войны. Ну и их дети – друзья моего детства. Авторота в инжбате – место для времяпрепровождения. Запах солярки и промасленной ветоши. На морозе – это особый запах. ЗиС-5, 150 и 151, МАЗ-200 и 205, ЯАЗ-210, ГАЗ-67 и 69... ДТ-54 и С-80... Кто теперь помнит это автотракторное хозяйство? А я помню. А замечательные останки самолетов (порезанные Ил-28, как говорили офицеры) на заброшенном грунтовом аэродроме на плоской сопке, возвышающейся над нашим военным поселком в Шонгуе! А настоящие снаряды от пушки этого самого Ил-28! Позеленевшая гильза, пупырчатая, как будто склеенная из дробинок, боевая часть с чем-то, похожим на капсуль спереди. Сейчас понимаю, что оболочка ее истлела, потому и выглядела, как склеенная из дробинок большая пуля... Опасались, но в костер иногда подбрасывали. Не помню, чтобы хоть раз взорвалась. Обошлось. А замечательная, но очень тогда тяжелая ТОЗ-8 с диоптрическим прицелом; пачки патронов 5,6 мм в бельевом шкафу в каждой офицерской семье... Да и какие еще развлечения в забытом богом гарнизоне на Кольском полуострове. Грибы, ягоды, рыбалка... Рыбалка там, конечно, фантастическая! После нее никакая другая рыбалка уже не привлекала. А возможно, это просто детство. Было и нет.

 

Но об армии. Я знал и любил всех этих людей, офицеров-сослуживцев отца. И то, чем они занимались, казалось мне естественным и очевидным. Хотя становиться военным я не собирался. Наверное, отец как-то управлял этим. Ни одного слова по этому поводу, как я сейчас себе представляю, не было сказано напрямую. Просто он приносил мне какие-то книги, которые формировали в сознании что-то другое. Другую цель. И это не была армия. Впрочем, книг было так много, что если они и оказали какое-то влияние, то, скорее всего, в виде стихийной равнодействующей всех отдельных влияний. Всё это, дорогой внук, написано в воспоминаниях твоих прадеда и деда. Прочти.

 

Как-то всё это во мне эволюционировало, и в конце концов исподволь замаячил банальный вопрос: чем армия занята? Разумеется, вопрос этот касался моей родной советской армии, все остальные армии мира угрожали и были агрессорами. Внутренний отклик оказался странным. В понятных итоговых образах это выглядит как-то так: Вся история живого мира, потом животного мира, потом человечества состоит из «Это моё!», - «Нет, моё!». Во исполнение этого двуединого посыла человечеством создано орудие - армия. Самое бесполезное из того, что человечеством создано. Более бесполезное даже, чем правоохранители, поскольку последнее – это институт вторичный, нарост, отражение другого, самостоятельного, института – криминала. Исчезнет криминал – исчезнет правоохранитель (ну, разве что светофоры ремонтировать пара мобильных групп останется). А поскольку криминал не исчезнет никогда – природа человека такая – пальцы к себе, то и правоохранитель вечен.

 

Совсем короткое отступление, раз уж к слову пришлось, по поводу моего отношения к правоохранителю как институту. На протяжении долгой уже жизни доводилось соприкасаться несколько раз. Общее ощущение? Кое-что об этом есть в воспоминаниях:

https://yurbor.wixsite.com/orthogrammer/yunost-shkola

 

Доходчиво высказался как-то мой добрый алматинский приятель, на тот момент полицейский начальник в хороших чинах: «Никогда не обращайся ни с чем к нашим орлам. Увидел наряд, тихо и молча пройди мимо. Не вздумай сворачивать, у них рефлекс. Ну разве только если тебя убивают. Да и то не факт. Там, может, и не убьют, а здесь ты гарантированно будешь в реестре. И не важно, в каком качестве. Лист ожидания. Никто не знает, когда, кому и зачем понадобится фамилия на твою букву, некрупный интеллигент-очкарик, да мало ли... Незакрытых дел море. По любому поводу и с любым набором фигурантов... Молча и тихо мимо. А лучше не встречайся». Что сказать? Нет у меня никаких оснований оценивать это по-другому.

 

Но об армии. Чем она занята? Правильно, находится в готовности. Иногда на протяжении целой человеческой жизни. При этом потребляет до трети того, что сделано нашими руками и головами. Кто из нас получает такое (да хоть какое-нибудь) вознаграждение за то, что находится в готовности? Правильно, никто.

 

Время от времени армия, чтобы напомнить о своей необходимости, произносит: «Это моё!» и устремляется это обосновывать. Потом кто-то получает извещение вроде этого: «...Сотник Владимир погиб в неравном бою 7 февраля 2018 года, в районе сирийского Дейр-эз-Зора. Погиб, героически защищая на дальних подступах нашу Родину от нашествия обезумевших варваров...» (можешь проверить). Не дичь?..

 

Это не о конкретной армии. Россия, США, Китай, Израиль, Саудовская Аравия – какая разница. Это об армии как институте. Треть наших усилий уходит на то, чтобы кто-то более или менее гордо мог сказать: «Это моё!». И менее или более гордо топнуть ногой в ответ: «Нет, моё!» Армия бесполезна и бессмысленна, но, увы, неизбежна. Так устроен мир. Вопрос: не заняться ли переустройством? И не нужно торопиться с обвинением в наивности. Конечно, принимаемая здесь за основу природа человека «пальцы к себе» (об этом раньше сказано) оставляет мало надежды на избежание конфликта интересов при оценке «моё-моё». Но проблема есть, её нужно решать. А трассировка, разметка крайних, даже абсурдных, границ при постановке задачи – вполне эффективный метод её решения. Научный метод.

​

В общем, мой взгляд на жизнь – он такой. Понятно, мне сейчас объективно проще. В молодости, если сформулировал такую жизненную позицию, нужно заниматься её реализацией. Поневоле сразу задумаешься, стоит ли овчинка выделки. А с возрастом это приобретает скорее философский и созерцательный окрас: ну-ну...

 

О деньгах

​

Деньги интересный объект для обдумывания и понимания.

 

1 января 1961 года в Союзе случилась денежная реформа: старые деньги поменяли на новые в соотношении 10:1 с соответствующим изменением цен, зарплат, пенсий... всего. Помню, как я ходил в далекую единственную на весь Шонгуй сберкассу и менял выданные мне мамой старые рубли на новые. Очень хотелось стать обладателем символа перемен. Незадолго до 1 января пояснили, что монеты достоинством в 1 копейку (потом обнаружилось, что и 2 и 3 копейки тоже) остаются в обращении по номиналу, то есть сразу набирают десятикратный вес. Это вызвало серьезное оживление в монетарной жизни поселка: медяки исчезли из обращения. Мне удалось собрать копеек пятьдесят по одной и первого января с утра я побежал в поселковый магазин на другом берегу реки проверить, как обстоят дела. Одинокая продавщица как раз переписывала химическим карандашом ценники и подтвердила буднично, что всё так и есть, что на пятьдесят копеек сегодня можно купить столько, сколько на пять рублей вчера. Покупать там было особенно нечего, да мне и не нужно было ничего. Но сам факт, что за одну ночь может произойти волшебство (так это воспринималось), а ключ к этому волшебству – вот он, пригоршня мелких бурых монеток, отложился в сознании.

 

Деньги... Технически это средство расчета за товары и услуги, универсальный эквивалент стоимости последних. Банально и известно. Но это не всё, это функция. В Союзе в нас культивировали ментальное ядро: деньги – это субстанция аморальная, хотя и неизбежная. Или неизбежная, но аморальная. Акцент всё-таки на «аморальная». Ядро эволюционировало в метастазу, и в той части социума, в который выродился Союз, представление об аморальности денег в значительной мере сохранилось надолго. Хотя, понятно, время свое берет.

 

У денег есть базовый атрибут, это объективный показатель того, что я собой представляю, что я стóю. Я о тех деньгах, что оказались в кармане вследствие моей деятельности. Трачу себя – получаю деньги как возмещение затрат. И в этот момент деньги становятся для меня тем самым универсальным эквивалентом. В общем, вывод такой: деньги – это моя (твоя, его) затраченная/израсходованная жизнь. Именно по этому утверждению били те самые идеологи-моралисты: Деньги – это жизнь для тебя?! Да ты стяжатель! В этой морализации всё поставлено с ног на голову, умышленная целенаправленная инверсия. А ведь это на самом деле моя жизнь, та что за спиной, естественным образом и неизбежно превращенная мной в те самые деньги. Такова их цена: моя (твоя, его) жизнь. А по поводу моралистов... Вот определение морали от Быкова: «Мораль – это тот кодекс поведения, который придумывает человек, чтобы поставить себя над окружающими». В этом частном случае трудно возразить. В других – не знаю, надо изучать.

 

Ты, я полагаю, воспринимаешь феномен «деньги» полнее и яснее, чем я в твоем возрасте. Сейчас, слава богу, другая эпоха. Это не к тому, что деньги теперь предмет поклонения, обожествления. Это каждый ранжирует сам. Я имею в виду, что всякая сторонняя оценка твоего отношения к деньгам сейчас естественным образом является поводом для единственно правильной, на мой взгляд, реакции: Что той самой стороне от тебя нужно?

 

Когда я только-только перебрался в Израиль, меня коробило от того, как часто оседает здесь в ушах: «Шекель, шекель, шекель...» Аморально же. Сейчас (три десятка лет прошло) понимание появилось. Хотя на эмоциональном уровне поеживание осталось.

 

Мои взаимоотношения с деньгами никогда не были очень сбалансированными. Это следствие как семейного, так и социального воспитания. О влиянии социума я уже упомянул. А семья... Я рос в семье военного. Хорошая офицерская зарплата. Я, кстати, сравнялся моими доходами с пенсией (пенсией!) отца, когда стал доцентом, деканом факультета и оброс всякими надбавками и полуставками за научно-прикладные хоздоговорные работы. Детство в материальном смысле было вполне обеспеченным. Нужно принять во внимание, что детство это прошло в краях, где верхом благополучия являлись спиннинг из клееного бамбука, хелюльские (с елочками) лыжи с жесткими креплениями, да набор для ныряния: маска, ласты, дыхательная трубка. И слава богу! Тяга к стяжательству не сформировалась. Сформировалось, правда, отношение к материальному благополучию (читай – деньгам) как к чему-то естественному, от природы. Всё перечисленное у меня было. В отличие от большинства моих тогдашних одноклассников. Их, одноклассников, было не очень много. Жили мы там, где термин «человейник» родиться не мог по естественным причинам. И кстати, на реке Кола тогда (сейчас вряд ли) больше всего ценился метровой длины спиннинг, изготовленный из спортивной рапиры (его проще спрятать от рыбнадзора за голенище болотного сапога), да самодельная тяжелая блесна из рефлектора прожектора ПВО - трехмиллиметровая медь с аппетитным зеркальным хромовым покрытием. И набор для ныряния в той самой реке Кола использовать не удалось по-настоящему ни разу. А жаль, вода там наипрозрачнейшая. Если не на перекатах, конечно, здесь вихри, вихри, вихри. Просто в начале мая ещё льдины плывут, а в июле в воде плюс двенадцать-четырнадцать. Купались, конечно. Но кейфовать в таких условиях в полете над каменистым дном в маске и ластах – это мазохизм, детям не свойственный. Да и трубку заливает, пробовал как-то. К чести своей отмечу, что хелюльские не лежали без дела. Когда мой товарищ Вова обогнал меня на школьных соревнованиях на своих простеньких солдатских лыжах, я напрягся очень и выиграл у него на каких-то серьезных по тогдашним меркам соревнованиях – 3 км, как сейчас помню. На второй юношеский тогда набегал. А был это пятый класс. Потом увидел у соседского взрослого парня Павла перламутровые Ярвинен, затосковал по недосягаемому. А потом мы с Кольского полуострова передислоцировались в Кашкадарьинскую область Узбекистана, и я отстегнул лыжи практически навсегда. Увы.

 

Этот длинный пассаж – он о том, каким образом возник в семье этот самый относительный достаток. Родители положили (или разменяли) на это свою жизнь. Ни больше, ни меньше. Красная Ляга, Исакогорка, 5-ОЛП, Титан, Зашеек, Шонгуй... Да хоть Карши с его Ханабадом! Что это?! Молодые, красивые, сильные, образованные по самое-самое! За что? Какого черта?!. Это мой нынешний взгляд. В ту пору я это воспринимал это как естественный ход вещей. Всё это ты можешь прочитать в воспоминаниях твоего прадеда. Да и моих тоже. Есть смысл. Это история твоей семьи. Повторяюсь, однако.

 

Что из этого получилось?

У меня в жизни была объективно хорошая стартовая позиция. Мог позволить себе заниматься тем, что мне интересно. У тебя, кстати, тоже только на более солидном уровне. Эволюция. Цени и оправдывай. Перед самим собой, разумеется. Я ценил. Не сразу. Но когда увидел и осознал, что многие из моих однокашников таких стартовых позиций не имели, оценил. Проникся, кстати, к этим моим дорогим однокашникам (многих уже нет) глубоким осознанным уважением.

 

Посмотри на своего отца. Это мой сын. Я его бесконечно люблю и глубоко уважаю. Впрочем, здесь тебе всё с детства знакомо. Просто взгляни на это с позиции обсуждаемой здесь темы.

 

Сейчас мне серьезно за семьдесят. Я продолжаю работать, слава богу. Как-то объединились в одном русле интерес к работе и возможность зарабатывать на жизнь. Можно взглянуть через другой фильтр. Получится: «привычка пахать (это, похоже, наследственное) и страх перед безденежьем». Истина где-то посередине. Или скорее покрывает оба трактования.

 

Это всё к чему? Деньги это не самоцель. Деньги – это эквивалент свободы. В той мере, в какой это необходимо, чтобы посвятить себя тому, что тебе интересно. Так их и нужно воспринимать. А если у кого-то со стороны другой взгляд на твоё отношение к деньгам, то, как я уже сказал, есть повод задуматься, что ему от тебя нужно?

 

О поддержании физической формы

 

В здоровом теле здоровый дух. Утверждение логичное, банальное, статистически вполне верное. Годится, на мой взгляд, и для случая, когда под здоровым духом подразумевается мозговая активность. Не знаю, стопроцентно это утверждение или нет. По себе судить не берусь: как можно сравнивать то, что есть, с тем, что могло быть в не реализовавшихся обстоятельствах?  Думаю, однако, что системная физическая нагрузка позволила мне сохранить работоспособность до сих немалых пор. Бли-аин-а-ра, как говорят здесь. Чтоб не сглазить, если по-нашему. Системная – это ежедневная без выходных и праздников и на протяжении многих-многих лет. Работоспособность здесь – это то, за что в итоге платят зарплату. Хотя, положа руку на сердце, и нагрузка эта осточертела сразу, да и мотивация, как порой приходит в голову, выглядит не в последнюю очередь как «А кто поможет, случись что-нибудь? Нет ведь никого ни вокруг, ни рядом». Разумеется, это не так. Но эмоции иррациональны, увы. Зато бодрит. Семейный врач сказал мне как-то: «Системная физическая нагрузка на протяжении жизни эту жизнь не удлинит, это заблуждение, но качество её улучшит». Скорее всего, так оно и есть.

 

Есть здесь одно ключевое обстоятельство. Пока ты молод и силен, всё, сказанное выше, это пустой звук. И хотя и говорят, что начинать никогда не поздно, но лучше всё-таки не упустить момент, когда пора начинать. Это особенно важно для того, кто в юности и молодости имел отношение к серьезному спорту. Я имел, не буду углубляться. Где-то даже поверхностно поделился:

https://yurbor.wixsite.com/orthogrammer/yunost-institut

 

И знаю, что потом долго-долго кажется, что ты бесконечно силен и вынослив. Надо просто вовремя увидеть себя в зеркале. Там всё без обмана. Только в крайность бросаться не нужно: то, что ушло, ушло. Я хорошо помню свои ощущения, когда на двадцатипятикилометровой разделке выехал из тридцати четырех с половиной минут (мастерский норматив был тридцать пять). Меня из седла вынимали. И хорошо понимаю и чувствую, когда смотрю Евроспорт, что такое средняя скорость за сорок три на двухсоткилометровом маршруте. Ну да, это Тур де Франс, а не первенство республики. Это групповая гонка, а не индивидуальная. Это до микрона и миллиграмма эргономичный Канондейл ценой в хороший автомобиль, а не харьковский «Чемпион шоссе» (очень приличный, кстати). Но понимаю и чувствую. И сожаления, что что-то не доделал, нет. Кесарю кесарево.

 

Впрочем, ты взрослый. Профессиональный спорт это тяжелая и неблагодарная работа. Я не о нем, конечно. Да вопрос так и не стоит, к слову пришлось. Если будешь поддерживать физическую форму, это принесет плоды. Какие? Никогда не узнаешь, сравнивать не с чем. Какие нагрузки? Это вопрос... Мой подход: сначала максимум, завтра добавь, потом еще добавь. Когда почувствуешь, что добавить уже не можешь, зафиксируй это как норму. Остальное жизнь покажет. Главное, не останавливайся. Возобновить сложнее, чем продолжать. Если вообще возможно. Этот максимум, кстати, хороший индикатор: если уже не можешь, значит,  организм деградирует. Увы, наступает и такой момент. Тебе этот сюжет оценивать рано.

***

 

Ну вот. Писал понемногу. Написал. Пролистал, самому стало интересно, что я считаю важным. Получается, что и интересы мои сосредоточены главным образом в профессии (слава богу, она вполне объемная), и самое чувствительное для меня это «там» и «здесь». Что ж, это не хорошо и не плохо, так жизнь сложилась. Во всяком случае, это именно та позиция, взглядом на жизнь с которой я собирался с тобой поделиться. Значит, всё ок.

 

Всё ли сказал, что мог? Нет, конечно. Всё ли сказал, что хотел? Вряд ли. Когда начинаешь, есть емкий, но не очень конкретный эмоциональный заряд, когда заканчиваешь, остается ощущение незавершенности. Тем более, после прочтения написанного. Об этом я говорил, когда начинал. Ладно, будет что обсудить при встрече.

О чем не сказал? Старался не касаться того, что очевидно не удалось самому. Такого немало. Мог бы, конечно, проанализировать это и посоветовать, мол, так не надо. Но это в чистом виде нравоучение. Пользы от него ноль. Это тоже оговаривалось в начале.

В общем, надеюсь, прочитал. Я бы прочитал. Это же мы, семья.

 

Будь успешен, мой родной. Будь счастлив. Не надо «Делай, как я». Делай, как ты.

Жму руку.

Дед.

​

​​<< предыдущая

______________________________________________________________________

​

|К читателю|  |Воспоминания отца-1|  |Воспоминания отца-2|  |Проза|  |Доцентские хроники| |Письма внуку|  |Поэзия|  |Контакты|